Дряннов
|
| постоянный участник
|
Сообщение: 485
|
|
Отправлено: 25.09.09 22:13. Заголовок: Вариант разбора данн..
Вариант разбора данного "кина" Есть подозрение, что беженцы, бредущие под дождем по четвертому километру Петергофского шоссе, могут сильно удивиться. Навстречу им по грязи едут машины с вооруженными гражданскими лицами. Стоящие на подножках милиционеры орут благим матом: – Дайте дорогу военному транспорту!!! Пропустите ополченцев на фронт!!! При этом ни одного военного нет. Зато нам демонстрируют фольксштурм, оставшийся от съемок "Бункера", вооруженный даже охотничьими ружьями. Орущим милиционерам и невдомек, что ополченческие формирования давно уже преобразованы в стрелковые дивизии и те, кого не отправили домой после боев в июле на Лужском рубеже, являются полноценными красноармейцами, обмундированными и вооруженными, как положено. Колонна останавливается. Милиционерка кричит, что до фронта отсюда меньше километра, так дойдем. Ополченцы, подгоняемые ментами, бегут через редкий и тихий соснячок и натыкаются на мелкие окопы, в которых рвутся снаряды. Пушка "ЗИС-3", как следует, замаскирована, а красноармейцы в свежепокрашенных касках куда-то стреляют и помирают страшной смертью. Посреди всей этой хуйни сидит Лифанов и жрет из котелка. – Вы – лейтенант такой-то? – говорит милиционерка. – Я приказ принесла, у вас связь не работает. – А что, мужиков не осталось, что девчонок присылают? – интересуется Лифанов. Я бы на его месте спросил: – Товарищ сержант рабоче-крестьянской милиции, а хули вы делаете в моем окопе? – Да не так просто спросил бы, а с пистолетом, направленным в ее сторону. Все потому, что присутствие сотрудника РКМ в расположении, а не в отделении милиции, да еще когда связь нарушена, не может не навести на некоторые мысли. Но юного неопытного лейтенанта не наводит. Милиционерка продолжает жечь: – Посыльного из штаба убило. Тут бы задуматься Лифанову, что за посыльный, из какого штаба… но он не таков. Берет у сержантши бумажку и, не читая, запихивает ее в карман. – Не хотите ознакомиться? – Да, одно и то же: держаться до последнего! За отступление – трибунал и расстрел (такое впечатление, что Лифанова интересует что-то кроме харча). – Лучше бы подкрепление прислали, – говорит лейтенант. В это время в окоп входят фольксштурмовцы. Милиционерка: – Принимай роту! Лифанов: – Запихни их себе, мне солдаты нужны, а не профессора со студентами. – Ты че, не понял? – говорит милиционерка и наставляет на лейтенанта пустой Наган. Тот все понимает и уходит воевать. Милиционерка по луже на корточках подползает к перепуганным фольксштурмистам и начинает орать им: – Товарищи ополченцы! У кого нет оружия, посмотрите у мертвых. Кому не достанется, добудете в бою!!! Лифанов, в это время, удосуживается выглянуть из окопа. Он видит немецкую хьюмэн вэйв. Лифанов, вместо того, чтобы организовать расстрел этой красоты, поднимает всех в атаку, менты выпихивают несчастный фольксштурм из окопов. Цветкова визжит за Родину, за Сталина, пытается наступать, но товарищи удерживают ее. В рукопашной красноармейцы вовсе не пользуются штыками, ибо оных на их винтовках просто нет. Точнее, штыком орудует только один боец. Лифанов, сверкающий своей каской, дерется пистолетом. Он радуется, немцы бегут, но тут на горизонте появляются танки. Лифанов задумывается. Он делает с "сердюковкой" то, что обычно делают с немецкой "колотушкой", то есть, за что-то дергает, хотя нужно повернуть рукоятку, и бежит к танку. Получает очередь в грудь, но "из последних сил" бросает и добивается результата. А в Германии, где уже наступила снежная зима, Гитлер выговаривает фон Леебу за то, что тот не взял Ленинград ни в июле, ни в августе. – Я, – говорит Гитлер, вырывая указку у фельдмаршала, – Перебрасываю ваши танковые дивизии на Москву. – Но это же мои дивизии, – лепечет фон Лееб. Фельдмаршал выглядит затейливо. Вместо генеральских петлиц-"петухов" у него артиллерийские офицерские "катушки". Нужно заметить, что фон Лееб был шефом полка и "катушки" носил. Но только при параде, в отличие от фон Рундштедта. всегда умиляет в современных фильмах привычка развешивать карты на стены. Тут в зал входит какой-то лысый перец в штатском. Гитлер говорит: – Сегодня утром я назначил Винкельмайера заместителем интенданта армии. До этого он был директором мюнхенского пищевого института. Винкельмайер рассказывает, что если человека не кормить, то он умрет от голода: – По последним данным, – продолжает он, – дневной рацион ленинградца – не более 300 граммов хлеба в день. Мы с вами сразу делаем вывод: действие происходит в период времени с 13 по 20 ноября. Именно в это время по самой богатой – рабочей карточке выдавали 300 гр. В сентябре, когда на самом деле немцы остановились под Ленинградом, 300 гр. получали дети и иждивенцы, а рабочие – 600-500. Кроме того, тогда еще выдавались другие продукты. Фройляйн ввозит на тележке кусочек хлеба, и профессор его показательно разрезает и сообщает, что к январю 1942 года от голода умрет 2 миллиона человек, то есть две трети жителей Ленинграда. – И мы займем город, не пролив ни капли крови немецких солдат, – подытоживает Гитлер. На советской стороне снега нет. Там еще середина сентября. Милиционерка лезет на мачту ЛЭП, каковые начали строить в 50-е годы. Зачем эта мачта нужна – непонятно, провода к ней не подведены. Цветкова смотрит в бинокль и видит, что французы уходят из Москвы немцы окапываются. Москва. Здание Центрального телеграфа. Окна не заклеены. Внутри куча иностранных журналистов, которые передают в редакции по телефону один текст о том, что Ленинград окружен, связь с остальной страной только по Ладожскому озеру и по воздуху, что в октябре (уже октябрь) на озере начались штормы, и что из-за бомбежек до Ленинграда доходит только одна баржа из 20. Параллельно нам показывают немецкие истребители, которые бомбят воду. Иногда бомбы попадают в баржи, которые люди веревками тянут к берегу. Вероятно, люди не в курсе, что на Ладоге есть какие-никакие грузовые причалы. Интересно, что по Ладоге уже идет импортный груз. Панорама Ленинграда. Голос Кирилла Лаврова читает сводку Совинформбюро. Повсюду лежит снег. Зенитчики у Смольного, которыми командует престарелый Никоненко, завидев ЗИС послевоенного выпуска, покидают свой пост, чтобы поприветствовать начальство. В кабинете у Жданова Павлов рассказывает о том, что при норме 400 грамм для рабочих и 200 грамм для остальных (Гитлеру-то впарили, что 300 максимум), продуктов хватит еще на девять дней. Жданов отталкивает Редникову, которая пытается подать ему чай и приказывает норму не снижать. Павлов и Ильин, старший майор НКВД, выходят от Жданова. Вокруг сплошные чекисты. Наверное, Большой дом разбомбили, они в Смольный и переехали. Павлов бурчит на предмет, что завтра судоходство вот-вот встанет, и что тогда делать. Проходящий мимо Пашутин говорит, что нехрена поддаваться панике. Лед встанет – дорогу проложим. Ильин: – Ему хорошо говорить. Цековские пайки из Москвы самолетом возят. Павлов: – Угомонись, что, не знаешь, зачем его из Москвы прислали? Ильин: – Смотреть, чтобы вели себя хорошо. Павлов: – И смотреть, и слушать, и наверх докладывать. Ильин: – Я думал, война таких отменила. Проходная Кировского завода. К нему подъезжает зеленый автобус. Из него вылазят пять ментов. Командует Ефремов. Среди ментов – та самая милиционерка Цветкова. ни у кого нет обязательнейших противогазов. Вообще ни у кого в фильме. Ефремов командует навести полнейший порядок, чтобы никаких очередей, нытиков и паникеров. И самим не попадаться на глаза иностранцам. Понятное дело, что кроме этих ментов никакой охраны на одном из самых режимных предприятий СССР нет и быть не может. Нету и никаких признаков того, что завод обстреливает прямой наводкой немецкая артиллерия, и что рядом идет вполне себе бой. По коридору Смольного идет Павлов. За ним семенит Константин в бухгалтерских нарукавниках и, как бухгалтер Штерн Оскару Шиндлеру, перечисляет – чего в Ленинграде мало осталось. Тут они видят, как две подавальщицы, одна из которых Редникова, заносят в некий кабинет чай и вазочки с крекерами и конфетами. А в зале Ильин лезет в ПРАВИЛЬНУЮ пачку «Беломора». Там идет брифинг для советских и иностранных журналистов. Его проводит некто с лицом несвежего Абдулова и тремя ромбами в чекистских петлицах. Не иначе, это сам комиссар госбезопасности 3-го ранга, начальник УНКВД ЛО, товарищ Кубаткин. Отрадно, что именно он занимается таким нужным делом, оторвавшись от подготовки объектов города к уничтожению. Только неясно, почему это происходит в Смольном. На самом деле, это какой-то комиссар из Москвы. Нет нужд говорить о том, что кроме НКВД в СССР было достаточно учреждений, которые работали с иностранными журналистами. И ни один идиот не привез бы их в город, который в любой момент может быть сдан. Впрочем, до 1943 ни одного иностранного журналиста в Ленинграде и не было. Думается, что функции Кубаткина в фильме выполняет Ильин. Абдулову приходит в голову замечательная мысль: разделить журналистов на шесть групп, чтобы, ни дай Бог, всех разом не поубивало. Вообще-то большую глупость придумать трудно. В реальной жизни журналистов как раз стараются держать плотной кучей и не распылять по разным объектам. Проверено в Белоруссии в 2004, на себе. Берн приглашает Сорвину ехать с ним, но она вежливо отказывается. Абдулов напоминает, что самолет улетает в 6:30 и прощается со всеми. Автобус с иностранцами подъезжает к воротам Кировского. Из них выезжает антикварный броневик, вероятно, тот самый, с которого говорил Ильич. Броневика ожидают какие-то летчики. – На этом заводе, – говорит Сидихин, – ремонтируют военную технику. Прямо из цеха – опять на фронт. Летчики в это время радостно рукопожимаются с рабочими. Корреспондентам дают 10 минут, и они начинают яростно фотографировать пердунка. Надо понимать, что на территорию завода их никто пускать не собирается. Менты в это время с отвращением смотрят на процедуру. Цветкова: – Ради одной такой шавки иностранной целую комедию устроили. А людям теперь – черт знает, куда за хлебом переться. Вероятно, милиционерка не знает, что жителей Московского района из кварталов, находившихся близко от Кировского, уже переселили в другие районы города. В силу того, что жить там было немножко того, опасно. Соответственно, переться за хлебом к заводской проходной нет никакой необходимости. На самом же заводе рабочие переведены на котловое довольствие и питаются в столовых. Менты вдруг замечают группу штатских и с дикими воплями, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, начинают гонять их. Сорвина идет в сторону крика и видит спрятавшуюся Цветкову. Дамы смотрят друг на друга, но тут Сорвину окликает Сидихин. Он зовет ее ехать на фронт. Непонятно, зачем куда-то ехать, если можно просто пройти через территорию завода? Фон Лееб, в это время, завозит на открытом кабриолете на аэродром своего племянничка и велит ему думать о Рыцарском кресте. Заострим внимание на фуражечке генерал-фельдмаршала. Она старая и захватанная, как чалма Остапа Бендера. Канты на ней либо желтые, кавалерийские, либо лимонные, связи, либо просто это бывший белый пехотный цвет. Но как такая фуражка может быть совмещена с красным артиллерийским цветом на петлицах. И главное: отчего кокарды на фуражке серебристые, как у штаб- и оберофицеров? Фельдмаршалам и генералам полагалось золотистое. Племянник: – Дядя, это правда, что фюрер разослал секретную директиву о том, что мы не будем брать Ленинград, а сотрем его с лица Земли? Лееб: – Да, потому что русские слишком упорны. Племянник: – Я думал, эти русские – варвары. Итого, имеем сомневающегося немца. Там дальше есть, если интересно
|