Отправлено: 05.03.09 15:56. Заголовок: :sm51: :sm51: :sm..

А Катино письмо все-таки дошло?

 Отправлено: 05.03.09 19:57. Заголовок: Дошло, наверное... :..

Дошло, наверное...

 Отправлено: 06.03.09 09:04. Заголовок: Здравствуйте, уважае..

Здравствуйте, уважаемые участники форума !

Статья о Нине Ониловой :


Александр Хамадан ( участник антифашистского подполья в окупированном Севастополе, погиб 29 мая 1943 года)

“Чапаевская Анка”

Мы добрались до нее далеко за полдень. Собственно, не до нее, а до места расположения полка. Потом пробирались то ползком, то перебежками, в лощинах шли в рост, в кустарниках — согнувшись, на открытом месте — ползком.
Трудно было сразу узнать эту одесскую хохотушку с черным от земли и гари лицом. Она повернулась и удивленно вскрикнула:
— Так вы опять к нам?
Мы стали вспоминать о лесных посадках, окаймлявших Одессу, об огромных красных помидорах, об арбузах, о лощинах, до краев наполненных трупами гитлеровцев.
— А помните, перед нами был холмик, составленный из арбузов? И вы сказали, что это похоже на холм из человеческих голов. Мы тогда над вами смеялись. А сказать правду, потом, по ночам, как только гляну на холм — а там одни головы, и все без глаз. Ой, как страшно было!
Нина говорила и снегом оттирала лицо, руки — мылась. Ей, девушке, наверно, неприятно, что мы видим на ее лице и руках копоть и грязь. Потом она едва слышно сказала:
— А меня представили к ордену Красного Знамени. Скоро уж получу.
Но я думала, что мне дадут Красную Звезду. Мне всегда нравилась Красная Звезда. Полное неисполнение желаний.
Потом она рассказала о своей жизни после ранения в Одессе, о тоске в госпитале по боевым друзьям, о том, как она искала свою часть.
— Мне дороже всех наград — любовь и уважение чапаевцев. Все так и зовут меня Анкой-пулеметчицей. Как в семье живу, хотя и не знаю, как в семье живут: ведь я всегда была круглая сирота.
В карих глазах Ониловой неподдельная детская наивность.
— А что, если написать письмо той Анке-пулеметчице, что в “Чапаеве” была? И написать ей, что вот по ее дороге пошла девушка и тоже пулеметчица у чапаевцев?
Мы дружески попрощались: Нина заторопилась к себе.
Она уходила легкой, быстрой походкой. Маленькая одесская комсомолка, истребившая огнем своего пулемета более пятисот фашистов. О ней следует рассказать подробно. Это девушка героической биографии.
1
Август в Одессе жаркий, знойный. Дома и улицы плывут в душном мареве. Худенькая невысокая девушка в легком платьице, раскрасневшаяся, взволнованная, переступила порог райвоенкомата.
— Вот и еще одна пришла, — ворчливо сказал военком. — Девушки, хорошие, войдите в мое положение. Мне не нужны медсестры. Командиры, бойцы, пулеметчики, артиллеристы, саперы — вот кто нужен...
Девушки стояли перед военкомом молчаливые, с влажными от обиды глазами. Военкому было жалко их. Он отстегнул крючки гимнастерки, вытер мокрую шею платком, вздохнул. Но война есть война; нельзя, чтобы в армии медсестер было больше, чем бойцов и командиров. Он взглянул на худенькую девушку, переступившую порог. Узнал ее. Фангоа-щица с трикотажной фабрики. Военорг комсомола. Тихая, но упорная Будет целый день стоять у окна и молчать. Военком опять вздохнул...
— Вот если бы кто-нибудь из вас был пулеметчиком. В это время фанговщица Нина Онилова подошла к нему вплотную и дрожащим голосом сказала:
— Так я же пулеметчица, всю программу прошла, вот значки справка...
Опешивший военком махнул рукой и, обращаясь к остальным девушкам, строго сказал:
— Ну, а вы, товарищи, возвращайтесь на производство. Это тоже фронтовое дело.
Так Нина Онилова добилась своего. Страстная мечта ее стала явью. Перед нею .возник образ чапаевской Анки-пулеметчицы, бесстрашной русской женщины. Нина замерла на тротуаре. Она хотела продлить это видение, это напутствие в боевую жизнь. И опять, как тогда, в кино, проносилось широкое, раздольное поле высокой ржи, черные ряды офицеров-каппелевцев, психическая атака. Возникло лицо Анки, ее пылающие глаза в стиснутые губы. Бьется в ее руках пулемет, как подкошенные валятся каппелевцы...
Нина Онилова побежала. Теплый ветерок обдувает возбужденное лицо, глухим звоном отдаются в ушах быстрые удары горячего сердца.
— Буду драться, как Анка, клянусь, — шепчет она на бегу.
Онилова ушла на фронт в тот же день. Забежала на фабрику, торопливо простилась с друзьями. У Нины нет родной семьи — круглая сирота. Но друзей было много. Провожали сердечно, ласково:
— Ты, Нина, не подкачай там. Тебя одну только взяли, — говорили комсомолки.
— Будь бесстрашной, дочка, — сказала старая работница, поцеловала Нину в губы и по-стариковски перекрестила ее.
Быстро промелькнули первые фронтовые дни. Люди быстро привыкают к грохоту и лязгу стали, к каскадам огня, дыма и земли. Привыкла и Нина Онилова. Сноровистая, аккуратная, смелая, она пришлась по душе бойцам и командирам. Ее сразу прозвали “нашей Анкой”. Юноша в гимнастерке, шароварах и сапогах с коротко, по-мальчишески, остриженными волосами не был похож на комсомолку Нину. Только голос, мягкий и мелодичный, выдавал ее да неизменная улыбка, обнажавшая маленькие белые зубы.
...Косые струи дождя хлестали землю. Она сделалась липкой, вязкой. Нина набросила плащ-палатку на себя и своего “максимчика”, припала к нему, устремив взгляд в непроглядную южную ночь.
Далеко позади родная Одесса. Враг рвется к ней. Подло, по-бандитски швыряет снаряд за снарядом на улицы города фашистская артиллерия. Нина слышит гулкие разрывы снарядов. Оглядываясь на Одессу, она видит всплески пламени, длинные языки огня, тянущиеся к небу.
Тяжело становится на душе в такую черную ночь. Нина стискивает зубы, ее маленькие ладони крепче сжимают рукоятки пулемета.
— Ох, не будет тебе пощады, фашистская сволочь, клянусь, не будет! — цедит сквозь зубы пулеметчица.
И вдруг тишину на кусочке земли, где лежит Онилова со своим пулеметом, взрывают удары тяжелых вражеских минометов. “Значит, скоро пойдут в атаку”, — думает Онилова. И чувствует, как тяжелеет кровь и как удары сердца делаются глухими.
Так приходит ярость. Нет больше Нины Ониловой, фанговщицы с одесской трикотажной фабрики “Друзья детей”. Здесь, припав к пулемету, лежит гневная патриотка, боец Красной Дрмии, готовая к смертельному бою с ненавистным заклятым врагом.
Огонь минометов перекатывался дальше, вглубь расположения наших войск.
— Сейчас пойдут, — чуть слышно шепчет Нина.
Впереди застрекотали автоматы, уже слышны крики атакующих.
— Ну, давай, начинай! — нетерпеливо кричит Ониловой один из бойцов ее пулеметного расчета.
Но она не отвечает бойцу и не стреляет. Чужие головы все ближе. Кто-то оттуда, из темноты, выкрикивает пьяным голосом грубые ругательства на ломаном русском языке. Очереди автоматов стучат громко, точно стреляют над ухом. Только когда глаз выхватил из темноты силуэты идущих в атаку врагов, комсомолка Нина Онилова внезапным и сильным огнем начала свой первый бой.
Очередь за очередью — то длинные, то короткие, то ниже, то выше. Огненные струи яростно хлещут вопящих, падающих и еще бегущих по инерции врагов. Бойцы расчета с трудом поспевают за пулеметчицей. Утихают автоматы, больше не слышно чужих голосов. Только “максимчик” все так же гневно и яростно вышивает на черном бархате ночи узорную огненную строчку.
Утром Нина увидела свою работу: десятка четыре фашистских солдат и офицеров валялось в лощине.
— Только начало, — сказала она вслух.
Этот ночной бой был строгим экзаменом для юной пулеметчицы. Она с честью выдержала боевое испытание.
Теперь надо сказать правду. Пулеметчицу Нину Онилову хорошо, ласково приняли в батальоне. Но многие до этого ночного боя не верили, что женщина может быть стойким и суровым воином. Теперь, после ночного боя, когда Нина проявила стойкость и бесстрашие закаленного бойца, подлинная боевая слава осенила юную пулеметчицу. Нина приобрела доверие бойцов и командиров.
Случилось так, что батальон, в котором сражалась Нина, включили в состав легендарной Чапаевской дивизии. Так пылкая девичья мечта претворилась в жизнь.
Дни и ночи продолжались тяжелые, упорные бои. Новой бессмертной славой покрыла себя Чапаевская дивизия. И среди чапаевцев, плечом к плечу с ними, с беззаветной храбростью сражалась новая “Анка-пулеметчица” — комсомолка Нина Онилова.
Артиллерийский, минометный огонь, казалось, никогда не кончится. Дрожала и гудела земля, и знойный воздух был горьким от порохового дыма. Нина сказала бойцам своего расчета:
— Даже земля плачет. Ну, уж попомнят фашисты нашу землю, крепко попомнят!
Лежавший рядом с Ониловой боец Забродин вдруг попросил:
— А ты спой хорошую песню, веселей будет. И Нина запела:
Письмо в Москву,
в любимую столицу,
Я Другу сердца нежно написал...
Она вдруг забыла слова этой песни, но не хотела оборвать ее, чтобы не обидеть бойца. Родились новые слова, непроизвольно выпеваемые самой душой:
Хранить страну, семью свою родную
Я кровью сердца милой обещал...
А мины ложились все ближе, противно лопаясь. Неподалеку был ранен лейтенант. Нина быстро перетащила его в кусты и перевязала. Лейтенант умирал. Он пожал ей руку. Потом отстегнул кобуру и передал пистолет.
— Храни, Анка, не забывай, — чуть слышно прошептал он.
Нина погладила его по голове и вдруг, склонившись, поцеловала в губы. Лейтенант приоткрыл глаза. Его угасающий взгляд долго покоился на лице Ониловой.
Ползком, с глазами, полными слез, вернулась она к своему пулемету. В это время справа, со стороны леса, показались фашистские головорезы.
— Анка, стегни их...
И Анка стегнула. Из глаз ее все еще бежали слезы. Опять, как в ту памятную ночь, “максимчик” без устали хлестал метким убийственным огнем. Поредели фашистские ряды, атака захлебнулась, выдохлась.
Шесть раз подряд ходили немцы и румыны в атаку на пулеметное гнездо Нины Ониловой. Нина смотрела на них и думала о первом мужчине, которого поцеловала и который умирал неподалеку от нее, в кустах.
Фашистов было теперь заметно меньше. Выйдя на скат холма, они начали стрелять из винтовок и автоматов. Кто-то около Нины глухо вскрикнул и скатился с холма. Она не оглянулась. Сквозь слезы, застилавшие глаза, она примеривала расстояние, отделявшее ее от фашистов: 70, 60, 50, 40 метров. Нина горестно охнула и стала поливать из пулемета на одном уровне по пояс атакующим. Она смотрела, как тычутся они в землю, точно подрезанные острой косой. Оставшиеся в живых побежали, поползли обратно в лощину.
Пулеметчица облегченно вздохнула. Она услышала воющий звук мины и подняла голову. Что-то тяжелое ударилось о землю. Хотела подняться, но почувствовала слабость.
Забродин крикнул:
— Анка, жива?
— Вполне, — сказала она.
Но кровь бежала по ее лицу: один осколок попал в голову, другой задел ухо. Ее отправили в госпиталь. Вывезли из Одессы. Любовно лечили. Вскоре она поправилась. Искала свою дивизию, свой полк. Найти было трудно. Но характер и упорство “Анки-пулеметчицы” навели ее на правильный путь.
* * *
Знаменитые севастопольские подступы.
После затишья прозрачный воздух опять наполнился артиллерийским громом. С металлическим шелестом летят над головами снаряды, черными кудряшками вспыхивают над землей частые разрывы. В высоком небе наши стальные птицы широкими кругами снижаются над немецкими позициями. Вздрагивает земля, уходит из-под ног. Тяжелые бомбы кромсают вражеские траншеи и дзоты.
Встают чапаевцы и устремляются вперед. Девушка в матросской тельняшке, припав к пулемету, хлещет яростным огнем, забивая врагов в землю, не давая им поднять головы.
Она поддерживает огнем пулемета стремительную атаку чапаевцев. Когда пехотинцы продвигаются дальше, девушка быстро и решительно командует бойцам своего расчета: “На новую огневую позицию!” И первой бежит вперед.
Атака завершилась удачей. Заняты новые сопки, важная высота. К Нине Ониловой приезжают командиры. Они тепло жмут ей руки и благодарят маленькую веселую пулеметчицу за службу, за воинскую доблесть.
В стороне, на правом фланге, еще идет горячая схватка. Боевые соседи чапаевцев выравнивают линию, подтягиваются. Оттуда доносятся частые, дробные пулеметные очереди. Нина слушает, чуть склонив голову набок.
— Хорошо работают наши пулеметчики. Очень хорошо, — говорит она.
Вечерние сумерки покрывают землю, прячутся вершины гор и высот. Привозят горячий ужин...
В распахнутой шинели, во флотской тельняшке с синими переливами, улыбающаяся, стоит перед нами прославленная пулеметчица севастопольской обороны. Веселая, задорная, она запевает на мотив “Раскинулось море широко” боевую песню приморцев:
Солдатские песни Суворов любил, Бойцы помнят песни Чапая. Споем же, друзья, пусть в боях прозвенит Победная песня родная.
Могуче гремит над севастопольскими холмами подхваченный боевыми друзьями Ониловой припев:
Споем же, друзья, пусть в боях прозвенит Победная песня родная.
Мы ехали сперва вдоль Черной речки, справа от себя имея в виду Инкерманский монастырь. Потом пересекли речку в нескольких местах, где она, извиваясь, преграждала нам путь. Долиной пробирались к широкой каменистой горе. Вершина горы напоминала раскрытую львиную пасть, зияющую, страшную. Выбитые в горном камне ступени ведут в эту пасть. Там поместился КП чапаевцев. Нас встретил полковник — хмурый, опечаленный. Вниз, в долину, пошли вместе. Он долго молчал. И, только подойдя к машине, тихим, дрожащим голосом сказал:
— Вчера была смертельно ранена наша Анка — Нина Онилова. Губы его дрожали: так мог говорить отец о своей дочери.
— Звонил сейчас в медсанбат. Ответили, что надежды нет.
Шофера не надо было торопить. Услышав о смертельном ранении Ониловой, он вел машину на максимальной скорости, на пределе. Стремительно несся мимо прыгающих в стороны регулировщиков, отчаянно проскальзывал между грузовиками. Через несколько минут автомобиль свернул с шоссе и покатил вниз, в инкерманские штольни. У входа в гигантскую горную пещеру стояла группа военных врачей, профессора. Начсандив грустно повел плечами. Мы поняли его без слов. Он проводил нас.
Она лежала в каменной пещере с высоким потолком. Мягкий свет излучала электрическая лампа, окутанная марлей. В ногах сидела медсестра.
Глаза Нины Ониловой были закрыты. Лицо бело, как простыня. Она не двигалась, не стонала. Казалось, что она уже умерла. Но она была жива. Жизнь еще теплилась в ней, еще боролась со смертью.
Нина Онилова угасала молча. Она открыла глаза, посмотрела на нас и не узнала. Перевела взгляд на свет лампочки и долго смотрела не мигая. Сестра рывком сняла с лампочки марлю. Яркий свет брызнул в глаза Нины. Но она не отвела взгляда. Казалось, она еще пристальнее стала всматриваться в этот свет, точно старалась запомнить его яркость. Я прикрыл лампочку марлей. Онилова опустила веки и тотчас же подняла их. Начсандив наклонился к ее уху и спросил:
— Вы хотите сказать что-нибудь? Онилова снова посмотрела на лампочку.
— Вам мешает свет?
Она опустила веки, и голова ее чуть заметно качнулась в сторону. Мы поняли, что нет, не мешает.
— Вам нужно что-нибудь?
Она все еще смотрела на лампу. И только теперь мы заметили на столике возле лампы сверток. Сестра взяла его в руки. Онилова улыбнулась и прошептала что-то неслышно. Мы развернули сверток. В нем лежала книжка Л. Толстого “Севастопольские рассказы”, ученическая тетрадь, пачка писем, адресованных Нине Ониловой из различных городов, вырезки из фронтовых газет, в которых описывались ее подвиги.
Мы развернули тетрадь. Первые страницы ее были исписаны рукой Ониловой. Торопливые, неразборчивые строчки. Полностью записан текст боевой песни приморцев: “Раскинулось море широко у крымских родных берегов”. На другой страничке было недописанное письмо: “Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине “Чапаев”.
...Нина закрыла глаза. Мы вышли из палаты. В кабинете начсандива можно было спокойно рассмотреть записки Ониловой. Она, очевидно, внимательно прочла книгу Толстого о Севастополе: многие слова и строки были подчеркнуты карандашом, на полях книжки стояли восклицательные знаки, кое-где слова:
“Правильно!”
“Как это верно!”
“И у меня было такое же чувство!”
“Не надо думать о смерти, тогда очень легко бороться. Надо понять, зачем ты жертвуешь своей жизнью. Если для красоты подвига и славы — это очень плохо. Только тот подвиг красив, который совершается во имя народа и родины. Думай о том, что борешься за свою жизнь, за свою страну, — и тебе будет очень легко. Подвиг и слава сами придут к тебе”.
Эти торопливые надписи соответствовали строкам Толстого о переживаниях героев первой обороны Севастополя в 1854 — 1855 годах. Тетрадь начиналась словами Л. Толстого:
“Не может быть, чтобы при мысли, что и вы в Севастополе, не проникло в душу вашу чувство какого-то мужества, гордости и чтоб кровь не стала быстрее обращаться в ваших жилах...”
И здесь же, на той же странице, написано Ониловой:
“Да! И кровь стала быстротекущей, и душа наполнена высоким волнением, а на лице яркая краска гордости и достоинства. Это наш, родной советский город — Севастополь. Без малого сто лет тому назад потряс он мир своей боевой доблестью, украсил себя величавой, немеркнущей славой.
Слава русского народа — Севастополь! Храбрость русского народа — Севастополь! Севастополь — это характер советского человека, стиль его души. Советский Севастополь — это героическая и прекрасная поэма Великой Отечественной войны. Когда говоришь о нем, нехватает ни слов, ни воздуха для дыхания...”
Дальше следовала другая выписка слов Толстого:
“Главное, отрадное убеждение, которое вы вынесли, — это убеждение в невозможности взять Севастополь, и не только взять Севастополь, но поколебать где бы то ни было силу русского народа... Только теперь рассказы о первых временах осады Севастополя, когда в нем не было укреплений, не было войск, не было физической возможности удержать его, и всё-таки не было ни малейшего сомнения, что он не отдастся неприятелю, — о временах, когда... Корнилов, объезжая войска, говорил: “умрем, ребята, а не отдадим Севастополя”, и наши русские, неспособные к фразерству, отвечали: “умрем! ура!” — только теперь рассказы про эти времена перестали быть для вас прекрасным историческим преданием, но сделались достоверностью, фактом. Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину. Надолго оставит в России великие следы эта эпопея Севастополя, которой героем был народ русский”.
В конце тетради — недописанное письмо, адресованное героине кинофильма “Чапаев”:
“Настоящей Анке-пулеметчице из Чапаевской дивизии, которую я видела в кинокартине “Чапаев”. Я незнакома вам, товарищ, и вы меня извините за это письмо. Но с самого начала войны я хотела написать вам. Я знаю, что вы не та Анка, не настоящая чапаевская пулеметчица. Но вы играли, как настоящая, и я вам всегда завидовала. Я мечтала стать пулеметчицей и так же храбро сражаться. Когда случилась война, я была уже готова, сдала на “отлично” пулеметное дело. Я попала — какое это было счастье для меня! — в Чапаевскую дивизию, ту самую, настоящую. Я со своим пулеметом защищала Одессу, а теперь защищаю Севастополь. С виду я, конечно, очень слабая, маленькая худая. Но я вам скажу правду: у меня ни разу не дрогнула рука. Первое время я еще боялась. А потом все прошло... (несколько неразборчивых слов). Когда защищаешь дорогую, родную землю и свою семью (у меня нет родной семьи, и поэтому весь народ — моя семья), тогда делаешься очень храброй и не понимаешь, что такое трусость. Я вам хочу подробно написать о своей жизни и о том, как вместе с чапаевцами борюсь против фашистских...”
Письмо это осталось недописанным.
Вбежал начсандив и сказал, что Онилову решили перевезти в другой госпиталь: там испытают еще одно средство спасения.
За жизнь этой славной девушки шла упорная, ожесточенная борьба. Из батальонов, полков и дивизий звонили каждые пять-десять минут. Всех беспокоила, волновала судьба героической пулеметчицы. Ответы были неутешительные. Медсестра Лида, дежурившая у телефона, в отчаянии сказала:
— Я не могу больше отвечать на эти звонки! Люди хотят услышать, что ей легче, а я должна огорчать их, говорить, что Нине все хуже и хуже...
Поздно ночью крупнейший специалист, профессор, дрожащим голосом сказал:
— Все средства испробованы. Больше ничем помочь нельзя. Она продержится еще несколько часов.
Потом нам сообщили просьбу Нины Ониловой. Очнувшись от забытья, она сказала:
— Я знаю, что умираю, и скажите всем, чтобы не утешали меня и не говорили неправду.
* * *
В госпитальной палате, склонившись над постелью Ониловой, стоял командующий. Голова его подергивалась, но на лице была ласковая отеческая улыбка. Он смотрел Ониловой прямо в глаза, и она отвечала ему таким же пристальным взглядом. Генерал тяжело опустился на стул, положил руку на лоб Ониловой, погладил ее волосы. Тень благодарной улыбки легла на ее губы.
— Ну, дочка, повоевала ты славно, — сказал он чуть хрипловатым голосом. — Спасибо тебе от всей армии, от всего нашего народа. Ты хорошо, дочка, храбро сражалась...
Голова боевого генерала склонилась к груди. Он быстрым движением руки достал платок и вытер стекла пенсне.
На губах Ониловой теплилась улыбка. Она широко раскрыла глаза и молча, не мигая смотрела в лицо командующего.
— Весь Севастополь знает тебя. Вся страна будет теперь знать тебя. Спасибо тебе, дочка, от Сталина.
Генерал поцеловал ее в губы. Он снова положил руку на ее лоб. Нина закрыла глаза, ясная улыбка шевельнула ее губы и застыла навсегда.
В палате, вдоль стен, стояли пришедшие проститься с “чапаевской Анкой” боевые командиры-приморцы. Они подходили к постели Ониловой и целовали ее, своего верного и бесстрашного боевого соратника...
Биография
C сайта www.warheroes.ru



Звание Героя Советского Союза присвоено 14 мая 1965 года (посмертно).



Онилова Нина Андреевна - командир пулемётного расчёта 54-го стрелкового полка 25-й Чапаевской стрелковой дивизии Приморской армии Крымского фронта, старший сержант.

Родилась 28 марта (10 апреля) 1921 года в селе Новониколаевка ныне Фрунзенского района Одесской области Украины в крестьянской семье. Украинка. Рано лишившись родителей, Нина воспитывалась в одесском детском доме. Окончила среднюю школу. Работала швеёй на Одесской трикотажной фабрике. Одновременно училась в аэроклубе.

В Красной Армии с августа 1941 года. С этого же времени на фронте.

В тяжелых оборонительных боях на подступах к Одессе комсомолка Нина Онилова со своим расчетом отражала многочисленные атаки, нанося большие потери врагу. В одном из боев Нина была тяжело ранена, но после излечения снова возвращается в свою дивизию. За бои под Одессой пулемётчица награждается орденом Красного Знамени.

В середине октября 1941 года Нина Онилова в составе 25-й Чапаевской дивизии защищает Севастополь. 27 февраля 1942 года старший сержант Онилова Н.А. с расчётом при обороне Севастополя в районе хутора Мекензия уничтожила 2 пулемётные точки врага. 1 марта 1942 года оставшись из расчёта одна в живых, продолжала отбивать атаки противника. В бою была тяжело ранена. Умерла в ночь на 8 марта 1942 года...

Похоронена на кладбище Коммунаров в Севастополе.

Звание Героя Советского Союза Ониловой Нине Андреевне присвоено посмертно Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 мая 1965 года.

Награждена орденами Ленина, Красного Знамени.

Имя Героини было присвоено Севастопольской швейной фабрике, пионерским дружинам ряда школ Одессы, улицам в Одессе и Севастополе.

 Отправлено: 09.11.10 14:49. Заголовок: Девушки нашего ленин..

Девушки нашего ленинского союза
опубликовано в номере №392, Сентябрь 1943 (журнал "Смена")
http://smena-online.ru/stories/devushki-nashchego-leninskogo-soyuza<\/u><\/a>


Образы этих героинь вошли в нашу жизнь. Они освещают нам путь. И вместе с тем мы чувствуем их близость, их живую теплоту, особенности каждой из них - голос, походку. Мы знаем их, как своих добрых знакомых.

Раздвигаются белые, мохнатые ветки, и между ними показывается румяное, крепкое девичье лицо в овальной рамке из тёплой шали. С уверенностью шагает девушка по зимнему пеновскому лесу. Ей ли не знать его? Девчонкой она избегала здесь все тропы.

Тропинка приводит её к деревушке. Толстые крыши с голубым срезом снега низко нахлобучены на окна изб; запорошенные окна точно сощурились. Насупилась, пригнулась к земле вся деревня под тяжестью навалившейся на неё напасти. Девушке кажется, что домики ждут, ждут тех самых ободряющих, светлых слов, которые она, Лиза, несёт с собой. И Лиза торопится. Поспешно и все же осторожно пробирается она в крайний дом: там у неё знакомые. У неё всюду знакомые. Недаром по всему Пеновскому району её называют «наша Чайкина», «наша Лиза».

И примерно в то же время, по другому такому же снежному и такому же русскому лесу идёт лизина сверстница - партизанка «Таня». Лёгкая, тоненькая, она кажется хрупкой, и странно видеть её городскую фигурку на пустынной лесной дороге. Но в движениях «Тани»- Зои Космодемьянской - незаметно робости. Она идёт вперёд гордым шагом человека, твёрдо знающего свою цель, с детства привыкшего подчинять свою волю тому, что выше и прекрасней всего в мире. Такая не отступит, не сдаст. Такая выдержит все пытки, до крови закусив полудетские и гордые губы.

Вот ещё одна смертельная схватка... Железной петлёй стягиваются вокруг двух девушек злорадствующие враги. Они даже перестали стрелять: зачем казнить такой лёгкой смертью этих двух русских? Им всё равно не уйти. Истекающие кровью, безоружные, лежат девушки на земле, прижавшись друг к другу. Одна из них - кудрявая - крепко целует совсем обессилевшую подругу и что - то шепчет ей. Враги подошли вплотную, ещё минута - они схватят девушек, унизят, опозорят. Но обе подруги приподнимаются... Два взрыва. Б воздух взлетают земля, кровавое мясо, немецкие руки и ноги. Те, кто только что скалили зубы, никогда не будут ни над кем издеваться...

И при этом же взрыве погибли Наташа Ковшова и Маруся Поливанова. Но, погибая, они победили. Они предпочли смерть позору плена, они преодолели смерть.

Откуда берётся эта сила? Из какого источника черпают своё бесстрашие такие девушки?

- Он восстал против самого сильного! - с восторгом говорила о лермонтовском «Демоне»комсомолка - подпольщица Ульяна Громова.

Это было в тюрьме, за день до казни. Громова и её подруги тоже не побоялись самого сильного врага - немцев, оккупантов, облечённых всей полнотой власти, вооружённых до зубов, готовых раздавить каждого, имеющего дерзость сопротивляться. Этой физической, тёмной, дикой силе комсомолки - подпольщицы противопоставили светлое пламя своей молодости, убеждённость в правоте, высокую преданность идее.

Их борьба не была бунтом надменного одиночки, которого воспел Лермонтов: за плечами бесстрашных краснодонцев стоял народ, стонущий под тяжестью немецкого ига. Вступая в единоборство с оккупантами, девушки «Молодой гвардии» воплощали в действия желания и мысли всех женщин своего города, всех русских женщин в немецкой неволе. Они дочери своего народа. Таково существо юных героинь. Плоть от плоти, кость от кости комсомола, они воплощают в себе лучшие его черты. Безграничная преданность общему делу, страстная любовь к родине помогают им не бояться страданий и смерти.

- Нас много! Всех не перевешаете! - умирая, кричали палачам героини - комсомолки. В этих словах крылся глубокий смысл. Нет числа героиням на русской земле, и нет силы, которая бы сломила волю девушки, любящей родину, преданной делу Сталина. Неисчислимы душевные богатства народа, и трудно бывает решить, как назвать иной поступок: подвигом ли героини или обычным делом простой девушки, такой, каких много...

Вот скромный рассказ деревенской комсомолки Клавы Козловой, пробывшей несколько месяцев под немецким игом:

«... От зари до зари заставляли нас немцы работать на расчистке дорог. Выгоняли на мороз в одних лёгких туфлях (валенки забрали). били плётками. Как - то вечером около деревни появился наш раненый боец - девушки спрятали его у бабки. Потом в лесу мы нашли ещё двух наших раненых красноармейцев. За неделю набралось семнадцать человек. Мы стерегли их, кормили, заботились как о своих родных, но немцы обыскали все избы, нашли раненых, свалили их всех в одну полуразрушенную избу и поставили часового. Но всё - таки, когда темнело, нам, Маргарите, Рае и Вале, удавалось пробираться к раненым так, чтоб часовой не видел. Чистыми тряпками перевязывали мы им раны. Один раз даже баню устроили - вымыли всех.

Как - то часовой заметил нас, вскинул винтовку, закричал. Мы успели убежать в лес.

Мы очень сдружились с ранеными, полюбили их как родных. Один из них очень на папу похож был. Ранен был в грудь, не очень сильно, рана быстро стала затягиваться. Одели мы его с мамой в папину одежду, сказали, что, дескать, папа наш вернулся. Из крестьян никто не выдал...»

Раненых, за которыми с такой любовью ухаживали девушки, зверски замучили немцы. Если бы кому - нибудь из немцев стало известно, что в семье Козловых скрывается красноармеец, часы Клавиной жизни были бы сочтены. Но Клава не испугалась опасности, она не могла поступить иначе, не могла бросить раненых, хотя каждое посещение их грозило смертью от пули часового или лютой расправой. Как назвать эту девушку? Героиней? Кровной сестрой Лизы Чайкиной и Зои Космодемьянской? Но если Клаве сказать об этом, она улыбнётся и не поверит. Что вы, она обыкновенная девушка!

Вряд ли считала себя героиней и та комсомолка Зина из захваченной немцами деревни, которая, глядя в лицо немецкому начальнику, твёрдо сказала, что «не поедет в Германию служить немецким псам». Мы не знаем её фамилии, да это и не важно: таких девушек много. Их жизнь не так богата событиями, не так целеустремлённа, как жизнь Зои или Лизы, но когда приходит грозный, решающий час, они выпрямляются во весь свой рост и на деле доказывают, что они одной крови с юными героинями, именами которых гордится комсомол.

Ленинградцы с благоговением произносят имя партизанки Тони Петровой. Величественен подвиг этой девушки, до последнего дыхания сражавшейся с целым отрядом врага. Она была непримиримой комсомолкой, которая недрогнувшей рукой своей пристрелила подлого труса и предателя. А разве не олицетворяет Тоня Петрова железную стойкость и непримиримость всех ленинградок, разве капли Тониной горячей крови не бились в жилах каждой питерской комсомолки - той, что ослабевшими руками носила от проруби тяжёлые, обледенелые вёдра, той, что устояла у станка, хотя в глазах её мутилось от голода, той, что отдавала раненым кровь?!

Много сестёр у наших героинь, и во всех концах страны живут они.

Чукотка. Две недели метёт злая пурга. Люди стараются не покидать яранг. Страшно выйти, не то что карабкаться по крутым, обледенелым обрывам' в погоне за хитрым зверем. Но шесть девушек из нунлингранского колхоза «Единство»не отступают. Впервые вышли они в этом году на трудный зверобойный промысел, заменяя мужчин, и поклялись вернуться домой только с добычей.

Пусть видят люди, что комсомолкам нестрашны морозы и горные кручи, ноги их устойчивы, руки тверды, а глаз зорок.

Трудно зимой в горах. Ночевать приходится в палатке, тесно прижавшись друг к другу, поддерживая друг друга шутками и рассказами. Бригадир Экмина веселей всех, и если кто из девушек загрустит или начнёт ворчать на погоду, она напоминает: «А как же там, на войне?»

Война далеко, но и здесь, на Чукотке, чувствуется её дыхание. Война, значит, жаловаться нельзя, нельзя поддаваться слабости. Если ты дочь своей родины, если ты комсомолка, преодолевай все преграды, делай своё дело, как бы ни было оно трудно. Этим ты поможешь родине.

Проходят недели. Женская бригада возвращается домой, нагружённая пушистыми шкурками лисиц, песцов, горностаев, росомах. Колхоз «Единство» гордится своими бесстрашными девушками - охотниками.

Разве они не сродни героиням фронта?

Кузбасс. На шахте имени Сталина строится третий, подземный этаж. Большинство строителей - девушки. Многие из них очень молоды, они совсем недавно пришли сюда; каждое утро рождает новые заботы, и каждый день инженер даёт задания, которые на первый взгляд кажутся девушкам неразрешимыми.

Вот выяснилось, что нужно срочно смонтировать подъёмную машину. Это требует опыта, знаний, сноровки, а шесть девушек - машинистов, которым поручено это дело, только что кончили курсы. Им страшно было подумать, как они, такие неловкие, неумелые, примутся за работу. Но... война. Девушки помнят: люди на фронте преодолевают не такие трудности. И шесть комсомолок вместе с механиком приступают к монтажу. Настойчиво, трудолюбиво, упорно работают они изо дня в день, вздыхают, а иной раз и всплакнут, если ругает механик за ошибку. Исправляют, снова ошибаются, но с каждым днём ошибаются всё реже. И, наконец, машина смонтирована. Будничное дело? Безусловно. Но это - и военное, героическое дело.

Конечно, девушки - машинисты не рискуют жизнью. Но если человек научился ценить общее дело больше, чем личное, если он все свои силы и время отдаёт ему, если он живёт и дышит им, он никогда не побоится грудью встать и на защиту родины. Поэтому героические партизанки и девушки - конторщицы, которые сами вызвались добывать топливо для города в размокшем от дождей торфе, и молодые колхозницы, которые, отстаивая честь своего звена, выучились убирать хлеб лучше старших, и комсомолки - учительницы, ревностно любящие своё дело, и девушки - врачи, неделями не выходящие из госпиталя, - все они сестры, все они - воплощение прекрасного девичьего образа.

Как нарисовать советскую девушку? Она исполнена силы, благородства и нежности. И когда она задумчива и ласкова, нам трудно представить, каким гневом и ненавистью может пылать её лицо при встрече с врагом. Косынка сестры милосердия и плащ - палатка снайпера идут к ней в равной мере. Русская девушка - зовут её. Девушка Ленинского союза.

 Отправлено: 10.12.10 22:10. Заголовок: http://volkhov-raion..