Отправлено: 24.04.08 00:30. Заголовок: Василий Соликовский (Суликовский)

О начальнике Краснодонской полиции, и, по моему мнению, главном враге Молодогвардейцев известно не так уж много. Попробуем собрать сведения о нём воедино.

Прежде всего, хотел бы отметить, что в ранних документах его фамилия пишется как Суликовский, вариант же "Соликовский" появился, на мой взгляд, после выхода романа Фадеева.


Из письма рабочей группе по изучению деятельности "Молодой гвардии" от Иманали М.Ю

"...Черникову удалось стать первым бургомистром Краснодона. Но его не возлюбил шеф Краснодонской полиции Соликовской, невежда и хам. Кто он?
До начала войны Соликовский работал начальником мелкой шахтенки "Песчановка" в хуторе Герасимовка, Краснодонского района. В канун войны за хищение и присвоение средств предприятия был арестован и осуждён вместе со своим снабженцем Андреем Пушкарным - отцом моего одноклассника. Появился Соликовский в районе вместе с оккупантами в форме петлюровца, занимался выборами, вернее назначением старост.
С первых дней совместной работы Соликовского с Черниковым у них не возникло взаимопонимания и коварный пройдоха Соликовский, пользуясь неограниченным пониманием в жандармерии, заподозрил Черникова в связи с партизанами..."


В повести Башкова "Иван Земнухов":

Предварительные допросы арестованных проводил не Кулешов, назначенный старшим следователем по делу "Молодой гвардии", а сам начальник полиции. Позже, на суде, Кулешов (в прошлом деникинский офицер) заявит, что Соликовский слыл среди фашистских жандармов и полицаев непревзойденным мастером пыток. У него была патологическая страсть к истязаниям людей, которых он, по его же циничному выражению, всего лишь приводил "к сознанию". На совести этого изувера, бывшего атамана одной из петлюровских банд, десятки замученных, расстрелянных и повешенных людей. Стены, пол и мебель в его кабинете, как свидетельствуют очевидцы, были забрызганы кровью молодогвардейцев, которым отрезали языки, носы, уши, прижигали раскаленным железом кровоточившие раны, подвешивали вниз головой, ломали ребра, вырывали волосы, отрубали пальцы..."




В книге Кима Костенко "Это было в Краснодоне"

"За этим столом восседал рослый мужчина лет сорока в темно-синем френче, плотно облегавшем грузную фигуру. На бледном одутловатом лице его с крупным прямым носом и мясистыми губами резко выделялись густые мохнатые брови, под глазами отвисали землистого цвета мешки.
Это был начальник краснодонской полиции Соликовский.
Василия Соликовского знали многие жители Краснодона. В город он приехал несколько лёт назад, после того как отбыл срок в исправительно-трудовых лагерях. За что он попал туда и сколько пробыл - об этом Соликовский никому не рассказывал.
Поначалу он устроился десятником на одной из доживавших свой век небольших шахтенок. Но продержался там недолго: с людьми десятник обращался грубо, несколько раз приходил на работу пьяным, однажды ни с того ни с сего накинулся на молодого рабочего с кулаками. Незадолго до начала войны его уволили.
После этого Соликовский целыми днями слонялся по пивным, плакал пьяными слезами, ругая на чем свет стоит советскую власть, которая так несправедливо обошлась с ним. В пивных он нашел себе подходящую компанию из мелких жуликов, таких же, как он, пьяниц. Эта компания причиняла краснодонцам немало беспокойства: не проходило дня, чтобы пьяные дружки не затеяли где-нибудь драки, кого-нибудь не ограбили.
Когда с запада донеслись первые отголоски канонады и в городе появились отступающие советские войска, Соликовский внезапно исчез. Рассыльный Краснодонского военкомата, принесший повестку с вызывом на призывной пункт, застал дома только его жену.
- Ушел мой Васенька туда, - махнула она рукой в сторону приближающейся канонады, - не стерпела его душа, добровольцем на фронт побежал.
...Через несколько дней город заняли фашисты, и жители Краснодона снова увидели Соликовского. Он важно шагал по улице в белой папахе с малиновым верхом, в синем старомодном френче и широких штанах с желтыми лампасами. К поясу была прицеплена гибкая ременная плеть."


"А однажды, когда у Соликовского собрался вечер, - вспоминает Валерия Борц, - Семен Остапенко перерезал электрические провода, и вечер был испорчен".


Из воспоминании матери Любы Шевцовой Ефросиньи Мироновны

"...Потом к нам пришли немцы и привели с собой Люб.- Переодеваясь за шкафом, она успела шепнуть мне: "То, что чемодане, сожги". Увели ее, а я сразу за чемодан, раскрыла - там пачки бумаги, перевязанные шпагатом. Быстро побросала их в печь. Не успело сгореть все, заявился проклятый Соликовский с немцами, сделали обыск, но в печь заглянуть не догадались - , там тлели бумаги. Чемодан, как выяснилось позже, принадлежал Жоре Арутюнянцу, в нем были готовые листовки".

Из книги "Матери молодогвардейцев"
"26 января 1943 года полицаи пришли за Татьяной Ивановной. Ее бросили в холодную камеру, где уже находились Александра Васильевна Тюленина, Люба Шевцова, Аня Сопова. Допрашивал Сафонову Соликовский.
- Я не знаю, где мой сын. А если бы и знала, не сказала бы тебе, извергу,- ответила Татьяна Ивановна.
- Вот всыпем тебе тридцать шомполов, заговоришь по-другому,- палач в ярости сбил женщину с ног. И полицаи принялись бить ее прутьями."


Из биографии молодогвардейца Владимира Загоруйко:
"28 января 1943 года Владимир Загоруйко был схвачен фашистами. Свидетель ареста Т. Леонова вспоминает: "Среди тех, кто арестовывал Владимира Загоруйко, был начальник полиции Соликовский. Он сидел в телеге, а Володя шагал по сугробам со связанными руками, босой, в одном белье. Хуторские полицейские подталкивали его прикладами автоматов". "


Из рассказа матери Валерии Борц, Борц Марии Андреевны.
В полиции меня обыскали, зарегистрировали, затем повели в кабинет к начальнику полиции Суликовскому.
Кабинет был залит ярким электрическим светом. Справа стоял шифоньер, прямо перед дверью - мягкий диван, а слева буквой "т" были поставлены два стола, накрытые дорогими скатертями. За столом в большом полукруглом, мягком, кожаном кресле сидел человек "устало" облокотившись на правую руку, вторая рука его покоилась на столе. Его рука и костюм были в крови, на мизинце правой руки дрожала капля крови, готовящаяся упасть на стол. На столе лежали всевозможного рода плети: толстые, тонкие, широкие, как ремни, плети с металлическими наконечниками. Слева от человека сидел Захаров и улыбался.
У дивана стоял Земнухов. Он был без очков и казался более обычного сутуловатым. Глаза красные, веки сильно воспалены. На лице ссадины и кровоподтеки. На полу лежало его пальто. Вся одежда на нем была в крови, рубашка на спине прилипла к телу. На полу краснели большие кровавые пятна. Эта картина произвела на меня жуткое и потрясающее впечатление, я сжала кулаки и невольно сделала шаг назад.
Вдруг из-за стола поднимается детинушка громадного роста, богатырского сложения с огромными сжатыми кулаками. Казацкая шапка была одета на бок, а черные слегка вьющиеся волосы выбивались из-под неё. Глаза у него были черные, маленькие, жестокие и колючие. Он сделал несколько шагов по направлению ко мне и, потрясая своими огромными кулачищами в воздухе, громовым голосом заорал:
- Артистка! Я сам такой артист, - и по моему адресу посыпалась жуткая ругань, - Где дочка? С кем ушла? - кричал Суликовский, и вплотную подошел ко мне.
Я ответила, что ничего не знаю о дочери, она мне сказала, что уходит в село менять.
- А где шуба, почта и гранаты? - кричал он, - ты тоже не знаешь? - и с страшной силой ударил меня по лицу.
Я пошатнулась. Помощник ударил меня с другой стороны. Воздух был оглушен страшной руганью, всевозможными эпитетами по моему адресу. На мою голову посыпались удары то справа, то слева и я шаталась то в одну, то в другую сторону. Лицо сильно горело, в ушах звенело, а кулаки сжимались в бессильной злобе...
Повернувшись к Земнухову, Суликовский заорал:
- Где гранаты?
Земнухов устало ответил:
- Не знаю.
Начальник приказал вывести меня. Полицейский, засуетившись, спросил:
- Куда ее отвести?
- Да-а,- протянул начальник,- у нас женской камеры нет. Но ты помести всех женщин в комнате напротив моего кабинета.
...
...
Громовой голос орал: "Давай сюда Третьякевича!" "Третьякевича! Третьякевича!" - пронеслось по коридору. Где-то недалеко щелкнул замок и послышались шаги. В кабинет прошел Третьякевич. Снова были слышны удары плетей, лязг железа. По-видимому, били двое, так как удары были похожи на удары, производимые кузнецами, когда они бьют по наковальне: раз-раз, раз-раз, раз-раз! - доносилось из кабинета. Раздались протяжные и глухие стоны, затем они стали переходить в какое-то жуткое мычание. Слышны были и окрики Суликовского. Проходили минуты, а мне они казались вечностью. В коридоре суетились: пронесли шомпола, какие-то широкие ремни и веревки. Страшные вопли оглушили воздух. Я не выдержала, встала, отошла от дверей.
...
...
...
Жизнь в камерах текла своим чередом при том же распорядке суток. Утром с 6 до 12 часов дня истязания людей, с 12 до 3-4-х часов производили передачу и примерно с 4-5 часов до 1-2 ночи снова пытки. Была слышна ругань, стоны истязуемых, жуткие вопли. Полицейские бегали по коридору, приносили воду, и вытаскивали из кабинета Суликовского и из кабинета следователя полумёртвых людей и тащили их в камеры.
...
...
...
Я подошла к двери и с ожесточением стала стучать кулаками и ногами в дверь. Конвоир заорал:
- Кто бесится?
Я продолжала стучать. Наконец отперлась дверь и на пороге появился Суликовский. Он заорал своим громовым голосом:
- Чего бесишься? Или вне очереди захотела получить порцию? Так я умерю твой пыл!
Я себе кричала:
- Вы мне скажите, существует у вас какой- нибудь закон? Есть ли у вас какие-нибудь права? За что вы держите меня и ребенка? Почему не даёте есть?
- Да ты я вижу из волков! - сказал Суликовский, затем обращаясь к полицейскому добавил, - Дай им хлеба, - и захлопнул дверь.
...
...
...
Захаров получил "повышение" по службе за раскрытие партизанского отряда. По политической части он стал самостоятельно решать дела, без вмешательства Суликовского. Ему нужен был отдельный кабинет. Ночью нас всех вызывали на допрос и вновь производили полную регистрацию. На утро вошли несколько человек из жандармерии, Суликовский и переводчик. Суликовский объяснил жандарму, кто и за что был арестован.
...
...
...
Вечером 15/I стали вызывать много молодёжи из мужских камер. Мы притихли и слушали. Суликовский своим громовым голосом вызывал то одного, то другого, предлагая собраться с вещами. Из нашей камеры вызвали Соколову и меня. Мы стали выходить. Дубровина бросилась ко мне на шею, заплакала и сказала:
- Что это, освобождение или смерть?
Девушки волновались. В коридоре в одну шеренгу была построена молодёжь, и против каждого комсомольца стоял немец. Таким образом получилось две шеренги, расстояние между шеренгами было в один шаг: враги стояли друг против друга, лицом к лицу, у многих комсомольцев были сжаты кулаки. Переводчик держал какую-то бумагу в руках. Суликовский суетился, на пороге появилась я, он схватил меня за плечи, толкнул к выходу и сказал:
- Иди, иди отсюда!
Я спросила:
- А мои документы?
- Потом получишь! - крикнул он.


Из воспоминаний Аникиной Светланы Александровны
(сестры Владимира Жданова)

Володя перед расстрелом схватил начальника полиции Суликовского и крикнул: "Хоть один гад иди с нами". Ещё б полшага и Володя втянул бы в шурф Суликовского, но помощник Суликовского Захаров выстрелил Володи в висок. Володя упал в шурф, а Суликовский напуганный до смерти, остался жив. Это рассказывал один человек возле шурфа, когда извлекали трупы, после освобождения Краснодона.