Архив форума - Молодая гвардия

«БЕЛАЯ РОЗА»

Игорь ХРАМОВ

ОТ РЕДАКЦИИ. О значении цветов написано много и о том, что означает та или иная роза, гвоздика, ландыш или ромашка – у каждого народа свое толкование и своя трактовка. Вот, к примеру, роза – королева цветов, по древним приданиям она олицетворяла собой цветок богини Венеры – знак невинности, и была символом самого прекрасного периода человеческой жизни – юности, любви и красоты. А в пространстве бывшей Римской империи, которое заняли немецкие государства, распространялись рукописи тайного братства розенкрейцеров – сообщество людей, которые находили свое внутреннее сходство друг с другом и помогали друг другу легче переносить тяготы земного существования. Члены этого общества требовали от своих собратьев высокой образованности и возводили свою общину к «Кристиану Розенкрейцу» – благородному немецкому рыцарю, жившему в средние века и искавшему истину в долгих путешествиях между Европой и Ближним Востоком. Идеи розенкрейцеров помогали образованным людям Европы находить опору и верить в будущее даже в хаосе тридцатилетней войны, а когда на полях бушевали сражения, и человечеству грозил духовный кризис, возникали многочисленные братства, называвшие себя истинными последователями старых розенкрейцеров. Тайна братства лежала в символе розенкрейцеров – в имени его мифического основателя (розенкрейц – «крест, увитый розами») и чаще всего трактовалось как намек на мудрость, которую легендарный основатель ордена принес с собой с Востока.

А что могло означать «Белая роза» – тайная студенческая антифашистская организация в Мюнхене?..

Лучше всего иллюстрирует это римская версия: еще в средние века эти цветы были символом храбрости римских воинов-победителей, на чьи головы надевали венки из роз. В это же время роза белая носила в себе символ молчания: во время важных разговоров на стол ставили вазу с белыми розами – это означало, что все сказанное тут останется тайной и не подлежит разглашению. И неслучайно в обиходе итальянцев сохранилось выражение Sub rosa dictum – «сказано под розой, по секрету». Очевидно, потому мюнхенские студенты назвали свою тайную общину БЕЛОЙ РОЗОЙ, как олицетворение храбрости и молодости, а действия её членов в условиях фашизма – тайными.

Шел 1943 год. После Сталинградской битвы во всей Европе народы вдохнули с облегчением, надеясь, что их скорейшее освобождение от фашизма не за горами. Но в тюрьмах и лагерях смерти Германии томились десятки и сотни тысячи узников. Летом этого года среди таких узников был и молодой человек лет двадцати пяти, студент медицинского университета им. Людвига Максимилиана Александр Шморель. Он, ожидая свой последний час в камере смертников мюнхенской тюрьмы Штадельхайм, сочинял на клочке бумаги свое последнее письмо в далекий Гжатск…

«Я охотно предоставлю Вам возможность ознакомиться с документами следствия, чтобы Вы сами убедились в том, что недостойное деяние Александра Шмореля, которое безо всякого сомнения в большой степени обусловлены присутствием в нем русской крови, заслуживает справедливого наказания.

В то время, когда тысячи замечательных немецких граждан отдают свои жизни за Родину, было бы безответственно отменить в данном случае исполнение смертной казни. В любой семье может оказаться недостойный человек, но его просто необходимо исключить из общества!»

Таков был письменный ответ рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера родственникам Шморелей на прошение о помиловании Александра – организатора и лидера мюнхенского студенческого антифашистского движения «БЕЛАЯ РОЗА». Увы, в начале июля 1943 года приговор Народного суда фашисткой Германии о казни А. Шмореля был приведен в исполнение через гильотину.

Александр Шморель свое последнее письмо писал на русском языке, сохраняя при этом старую орфографию:

«Милая Нелли!

Раньше, чЂмь мы всЂ думали, мнЂ было суждено бросить земную жизнь. Мы с Ванiй и другими работали противъ нЂмецкаго правительства, насъ поймали и приговорили къ смерти. Пишу тебЂ изъ тюрмы. Часто, часто я вспоминаю Гжатскъ! И почему я тогда не остался въ Россiи?! Но на все воля Божiя. В загробной вечной жизни мы опять встретимся! Прощай, милая Нелли! И помолись за меня!

Твой Саша.

Все за Россию!!!»…

С тех пор прошло не одно десятилетие, пока подвиг Александра Шмореля по достоинству оценили в Баварии и более полувека, прежде чем о нем узнали в Оренбурге – в его родном городе.

С мая 1942 года по всему Мюнхену стали появляться «Листовки «Белой розы» – напечатанные на пишущей машинке тексты, призывавшие жителей Германии к сопротивлению правительству Гитлера и саботажу всех нацистских мероприятий. Люди находили эти листки, обличавшие «предающуюся сомнительным влечениям клику властителей», на досках объявлений и в телефонных будках, в подъездах домов и даже на прилавках магазинов. Через некоторое время послания загадочной «Белой розы» стали приходить по почте тысячам адресатов на территории Рейха. Высокий слог, цитаты из Аристотеля и Лао-Цзы указывали на то, что авторы были выходцами из кругов интеллигенции. Но никому и в голову не могло прийти, что непримиримую войну Гитлеру в городе, носившем гордый титул «столицы национал-социалистического движения» объявили вчерашние школьники – студенты медицины мюнхенского университета.

Раньше других к мысли об активном сопротивлении пришли друзья Ганс Шоль и Александр Шморель. Если Ганс уже со школьной скамьи участвовал в запрещенных молодежных организациях, то у Александра были еще более веские причины ненавидеть имперские амбиции третьего Рейха: Германия не была его родиной. Родившийся в сентябре 1917 года в Оренбурге, на Южном Урале, в семье врача и покинувший Россию в трехлетнем возрасте, Александр до последнего дня пронес в себе любовь к далекой Отчизне.

Дед Александра, немецкий купец Карл-Август Шморель, приехал в Оренбург в середине XIX века. Обосновавшись, открыл свою меховую лавку, выстроил первую в городе паровую лесопильню и мельницу. Шморель вовсе не был белой вороной, неизвестно каким ветром занесенной на окраину Российской империи. В то время в Оренбурге свое дело имели несколько его соотечественников. Почти все они были людьми известными и уважаемыми. Клюмп, Фокеродт, Оберлендер, Гофман – эти имена на протяжении нескольких десятилетий были неразрывно связаны с историей оренбургского края. Кто-то из «временных» принимал российское подданство, кто-то сохранял на бумаге свою принадлежность немецкому государству, но все они считали себя оренбуржцами и много делали для процветания родного города. Как правило, происхождение, вероисповедание и принадлежность к одному сословию, а также многодетность семей, некоторые из которых нередко насчитывали до десяти наследников, приводили к тому, что все немецкие купеческие фамилии в Оренбурге состояли в родственных связях друг с другом.

Десять детей Карла-Августа тоже прочно пустили корни в России. Один из них, Франц, даже дослужился до выборной должности «Заступающего место Оренбургского Городского Головы». Однако первая мировая война сломала сложившееся добрососедство немцев и коренных жителей. Отец Александра Шмореля, Гуго Карлович, работавший некоторое время в институте внутренних болезней Московского университета, был вынужден покинуть столицу. В Оренбурге он женился на дочери коллежского асессора из Кременчуга Наталье Введенской, с которой познакомился в Москве. У них родился сын Саша. Родители крестили его по православному обряду. Этой веры Александр придерживался и впоследствии, будучи взрослым человеком и живя в совершенно другой стране. В 1918 году мать умерла от тифа, и отцу пришлось найти няню для малыша. Спустя какое-то время в лазарете, где Гуго Карлович трудился все послереволюционные годы, он познакомился с немкой, работавшей старшей сестрой милосердия. В 1920 году они поженились.

Елизавета Егоровна Гофман была дочерью владельца пивоваренного завода. Ее отец Егор (Георг) Гофман, потомственный пивовар, до середины XIX века жил в Баварии. Он освоил свое ремесло, но, будучи вторым сыном, не имел шансов унаследовать весь завод. По рассказам потомков, Гофман однажды увидел в газете объявление, что в России, в Оренбурге ищут пивовара. Он продал свои золотые часы, купил билет и, подобно Шморелю, отправился в чужую страну, в далекий неизвестный город. После смерти своего российского патрона по фамилии Клюмп, Гофман приобрел настоящую популярность. Унаследованное им пивоваренное производство требовало развития, и в 1902 году Егор Егорович вместе со своим земляком, тоже выходцем из Баварии Людвигом Бамбергером, учредил новую фирму с витиеватым названием «Товарищество парового пивоваренного завода Е.Е.Гофман & C° в Оренбурге (бывший Клюмп)». Спустя годы революция нарушила все планы динамично развивавшегося предприятия.

В 1921 году Шморели покидают Россию. Сомнений о том, куда ехать, у доктора Шмореля не было. Мюнхен, хорошо знакомый по годам учебы в университете и частым посещениям последних лет, казался надежным пристанищем и укрытием от революционных потрясений Советской России. Уже в Мюнхене родились брат Александра Эрих и сестра Наташа. Вместе с семьей в Германию поехала и няня. Крестьянку из Саратовской губернии Феодосию Лапшину «окрестили» Франциской Шморель, и в качестве члена семьи она осталась жить в доме. Покинув Россию, Шморели сохранили оренбургские традиции: на обед были пельмени и блинчики, самовар на столе являлся обычной частью сервировки, и никто в семье не воспринимал это как проявление ностальгии. Дома родители говорили по-русски. Дети, игравшие со сверстниками на улице, без труда впитывали в себя язык чужой страны. Шурик получал частные уроки русского у православного священника. Позже к Шморелям каждую неделю приходил некий господин Налбандов, который преподавал детям русскую азбуку и грамматику. Эрих с удовольствием вспоминает, как с этим учителем они читали «Войну и мир» Толстого и пушкинского «Евгения Онегина». Книги, в первую очередь русская классика, стали верными жизненными спутниками младшего поколения Шморелей.

Сообразно семейным традициям постепенно сложился круг общения. В нем преобладали православные священнослужители, люди культуры и искусства, врачи. Частым гостем в Ментершвайге было семейство Пастернаков. Художник Леонид приходил с женой, известной московской пианисткой Розалией Кауфман. Друживший с Гуго Карловичем Леонид Пастернак подарил доктору карандашный портрет Бетховена с собственноручным посвящением. Он и сейчас висит над роялем в гостиной Эриха Шмореля. Позже на чай заглядывали Лидочка и Женечка – сестры Бориса Пастернака, оставшегося в России и получившего впоследствии мировое признание за книгу «Доктор Живаго».

Детство Александра проходило, как и у большинства его сверстников – школа, гимназия, участие в детских организациях. Для мюнхенских мальчишек тридцатых годов такие организации означали возможность новых приключений, походов, песен у костра. В 1933 году «Юные баварцы», к которым примкнули братья Шморели, превратились в «гитлерюгенд», а «Стальной шлем», членами которого были старшие ребята, реформировался в СА – «штурмовые отряды». Эриха приняли в гитлерюгенд, а Алекса – в СА, но в марте 1934 года выяснилось, что Шурик еще мал для этой организации, ему было шестнадцать и его «вернули» в гитлерюгенд. Алекс ужасно расстроился, что к нему отнеслись как к маленькому, и сделал несколько попыток пробиться в «штурмовики». Особенно ему нравились кавалеристские подразделения. Это удалось, но вскоре наступило охлаждение. Шморель, как и многие сверстники, на первых порах радовавшиеся вступлению в новые организации, вдруг увидел, что это совсем не то, чего ему хотелось бы. Тупое подчинение и муштра как основы построения новых гитлеровских молодежных объединений делали невозможным личное восприятие природы, разрушали принципы товарищества, сложившиеся в сознании подростка.

В 1937 году Александр получил аттестат зрелости. Весной того же года он отправился в обязательный трудовой лагерь в Альгой, а в ноябре был призван в батальон конной артиллерии, дислоцировавшийся в Мюнхене, сроком на восемнадцать месяцев. Уже само начало военной карьеры стало для Алекса очередным испытанием. Первые недели – военная муштра, возросшая во много раз даже по сравнению с работой в Альгое, личная несвобода, терзавшие его душевные противоречия – чуть не привели к нервному срыву. Шморель хотел отказаться от принятия традиционной для любого новобранца присяги на верность Гитлеру. Мысль о том, что он, симпатизируя всем сердцем России, стремясь вернуться в страну своего детства, должен будет носить мундир немецкого солдата, казалась ему абсурдной. О возможности войны с Россией, не говоря уже о собственном участии в ней, Александр не мог даже помыслить. По окончании срочной службы Шморель поступил на медицинский факультет мюнхенского университета, но уже весной 1940 года был вновь мобилизован и приписан к мюнхенской санитарной роте, в составе которой вскоре и принял участие в походе на Францию. Первый военный опыт потряс Шмореля. Он не мог смириться с тем ужасом, который сеяли его соотечественники на французской земле, с теми бессмысленными и жестокими человеческими жертвами, на которые обрекало людей по обе стороны фронта правительство национал-социалистов. Постоянное унижение человеческого достоинства как врагов, так и собственных подчиненных, вызывало у Александра все больше и больше отвращения к командирам вермахта и политическому руководству Германии в целом.

Считавший себя русским, Александр тяжело воспринял нападение Гитлера на СССР. В июне 1941 года он познакомился с Гансом Шолем, с которым, как и со своим другом по гимназии Кристофом Пробстом, делился своей болью. Через год образовался круг единомышленников, с энтузиазмом воспринявший идею Шмореля и Шоля об изготовлении и распространении листовок. Именно эти двое молодых ребят сочинили первые четыре листовки «Белой розы», начали распространять их в Мюнхене и далеко за его пределами. Десятилетия спустя после того, как по всей послевоенной Германии появятся площади и улицы, носящие имя «брата и сестры Шоль», немецкие историки восстановят историческую справедливость. На основании полученных из Москвы секретных протоколов допросов участников «Белой розы» следователями гестапо будет сделан однозначный вывод: идейными вдохновителями группы мюнхенских антифашистов и авторами листовок «Белой розы» были не Ганс и Софи Шоль, как считалось раньше, а Ганс Шоль и Александр Шморель. Сестра Ганса, так же как и друзья Вилли Граф, Кристоф Пробст, подключилась к рискованной деятельности значительно позже. Присутствие Шурика, как звали Александра друзья, наполняло совместное времяпровождение новым смыслом: ребята читали Достоевского, слушали переводы русских классиков, сделанные Шморелем. Пробст даже пытался учить русский язык. Это знакомство с Россией получило неожиданное продолжение: друзей направили на Восточный фронт. Изготовление и рассылка листовок приостановились.

23 июля 1942 года студенческая рота, в которой состояли Ганс Шоль, Александр Шморель и Вилли Граф, в количестве 29 человек отправилась с Восточного вокзала Мюнхена на полевую практику в район Гжатска. Спустя три дня, во время остановки в Варшаве, ребята ужаснулись размаху разрушений в польской столице. Потрясающее впечатление произвело на них варшавское гетто. Через некоторое время друзья прибыли на место. «Дорогие папа и мама, – писал Александр 5 августа, – мы располагаемся в Гжатске. Фронт находится в десяти километрах отсюда. Сам Гжатск почти полностью разрушен и русские его все еще обстреливают, то днем, то ночью. Наш лагерь находится в лесу в полной безопасности…». Друзья были прикомандированы к 252 дивизии. Здесь, на центральном перевязочном пункте, им суждено было провести три месяца, заставившие на многие вещи взглянуть по-иному.

Работая врачами полевого госпиталя, они, несмотря на существовавший в вермахте запрет поддерживать контакты с русскими, могли беспрепятственно знакомиться с местным населением, ходить на рыбалку, читать. Ребята открывали для себя страну, известную им лишь по книгам и рассказам Шморелей. Сам Александр воспринял отправку на Восточный фронт как возвращение на Родину. Владея русским языком, как родным, он переводил друзьям разговоры с крестьянами, организовал хор местных жителей, в короткий срок выучился игре на балалайке. 17 августа Ганс Шоль напишет профессору философии Курту Хуберу (впоследствии принявшему участие в деятельности «Белой розы»): «Я вместе с троими хорошими друзьями, которых Вы знаете, все в той же роте. Особенно я дорожу моим русским другом. Очень стараюсь тоже выучить русский язык. По вечерам мы ходим к русским, вместе пьем водку и поем. Русские войска к северу и югу отсюда наступают мощными силами, но еще неизвестно, что из этого выйдет…»

У практикантов было мало обязанностей по службе. Общение с местным населением, великолепная осенняя погода, настраивали их на романтический лад. «Прекрасная, великолепная Россия! Береза – твое дерево… Ты, одинокая береза, вечный степной ветер ласкает, треплет, ломает тебя, ты – его вечная игрушка. Разве русский человек не похож на тебя?», – писал Александр в одном из писем. «Дорогие мама и папа, – пишет он днями позже, – у меня все хорошо. Жив, здоров и сыт. Каждый второй день у меня свободен и я обычно хожу гулять (окрестности здесь, как и повсюду в России, очень красивые) или иду в город, где у меня уже много друзей… Завтра я на целый день иду на рыбалку с одним старым рыбаком. Здесь очень много раков. Несмотря на бедность, народ здесь чрезвычайно гостеприимный… Я часто бываю у одного священника, довольно бойкого старика. Кроме добра я здесь ничего не видел…

Ваш Шура».

«Благодаря присутствию здесь Алекса передо мной впервые по-настоящему открывается эта страна. Мы часто сидим с крестьянами, поем и слушаем чудесные старые песни», – писал домой Вилли Граф. Конечно, пребывание на главном перевязочном пункте вовсе не было сплошной идиллией. Была ежедневная работа с ранеными, были постоянные налеты советской авиации. Но для Шоля и Графа это была и возможность соприкоснуться с неведомым им миром, а для Александра – насладиться пребыванием в стране своего детства и юношеских грез. 30 октября со сборного пункта в Вязьме друзей отправили домой, в Германию, но для Александра Шмореля связь с Россией не могла закончиться так быстро. Из Мюнхена он пишет письма своим новым знакомым, в том числе Валентине и Нелли: «Целыми днями я думаю о вас и России… Потому, что мое сердце, моя душа, мои мысли – все осталось на моей родине». Активизировав после возвращения в Мюнхен деятельность по распространению листовок, Александр так отзывался о ней в своих письмах в Гжатск: «У меня здесь, в Германии, пока есть очень важная обязанность. Как только я выполню ее, я немедленно вернусь домой, в Россию». Этим надеждам не суждено было сбыться…

Пятая листовка, которую ребята решились показать своему духовному наставнику – профессору философии Курту Хуберу, носила подзаголовок «Воззвание ко всем немцам!» В отличие от первых четырех выпусков «Белой розы», «Воззвание» обрело лаконичность политических определений и ясность изложения, стало действительно доступным каждому немцу, неравнодушному к судьбе своей Родины. По решению друзей тираж пятой листовки необходимо было впервые сделать по-настоящему массовым. Рассылка по разным городам, из разных мест должна была создать видимость большой и хорошо организованной подпольной группы. Ганс и Софи, Александр и Вилли работали допоздна. В общей сложности было изготовлено свыше 6000 копий. «Тайную почту», как друзья называли листовки, рассылали по разным адресам в Мюнхене, с ней выезжали в Аугсбург, Линц, Вену и отправляли письма оттуда. Когда закончились марки, ребята решились на более рискованный шаг и с наступлением темноты стали разносить свежеотпечатанные листки, раскладывая их по пути около входов в дома, во дворах, телефонных будках, около магазинов. Гестапо было обеспокоено массовым появлением листовок. Были подняты все архивы и установлены личности, отличавшиеся политической неблагонадежностью. Однако слежка ничего не установила. Безрезультатными оказались также и проверки поездов в Мюнхене, Штутгарте, Аугсбурге и других городах Баварии.

Официальное сообщение о поражении 6-й армии генерала Паулюса под Сталинградом привело участников «Белой розы» к мысли о необходимости срочных действий. Впоследствии на первом же допросе в гестапо Алекс заявит: «В то время как Ганс Шоль был подавлен событиями в Сталинграде, я, как симпатизирующий России, самым настоящим образом порадовался за положение русских на фронте». Мысль о том, как добиться максимально быстрого и массового эффекта, как обратиться ко всем жителям Мюнхена нашла свое идеальное воплощение в лозунгах на стенах городских общественных зданий, которые Шморель и Шоль наносили краской под покровом темноты. В общей сложности в первую ночь появилось 29 надписей – в самом центре города. В некоторых местах к лозунгу «Долой Гитлера!» Александр добавлял перечеркнутую свастику. Надпись «Свобода!» появилась не где-нибудь, а справа и слева от центрального входа в университет.

События под Сталинградом стали поводом для написания новой листовки. На этот раз автором ее стал профессор Хубер. «Студенты! Студентки! Наш народ потрясен гибелью воинов под Сталинградом. Гениальная стратегия ефрейтора мировых войн бессмысленно и безответственно погнала тридцать тысяч немцев на гибель. Спасибо, фюрер!» – гласил текст, написанный от имени студентов и для студентов. Не только Сталинград, но и события, происходившие в стенах мюнхенского университета, вся политика высшего образования третьего Рейха нашли критическое отражение в этом воззвании.

Неизвестно, сколько времени «Белая роза» продолжала бы свои до безумства смелые акции, если бы не арест Ганса и его сестры Софи Шоль 18 февраля 1943 года. Разложив сотни листовок в здании университета, они вернулись к «месту преступления», чтобы сбросить оставшиеся несколько десятков с балкона, и были схвачены. Первые же допросы задержанных показали, что к ближайшему окружению Ганса и Софи Шоль принадлежали Вилли Граф и Александр Шморель. Оба немедленно были объявлены в розыск. С Кристофом Пробстом дела обстояли еще хуже: во время ареста в кармане Ганса был обнаружен рукописный вариант очередной листовки – вклад Кристофа в общее дело. Этот листок стал для Пробста смертным приговором. По Баварии прокатилась волна арестов.

Пять показательных процессов по делу «Белой розы» следовали один за другим. Первыми, в день вынесения приговора, были казнены Кристоф Пробст, Ганс и Софи Шоль. Во втором процессе к смерти на гильотине были приговорены Александр Шморель, Вилли Граф и их учитель, профессор Курт Хубер. В общей сложности были осуждены 29 человек. Еще десятки, если не сотни людей длительное время провели в следственных изоляторах и камерах предварительного заключения. Но зерна, посеянные «Белой розой», не погибли на железобетонных руинах немецких городов, разрушаемых смертоносным дыханием войны, зародившейся здесь же, в Германии. Они были подхвачены ветром свободы и понеслись по свету. Часть из них попала на благодатную почву. Текст шестой листовки через участников скандинавского Сопротивления оказался в Великобритании. Еще шли процессы нацистского «Народного суда», еще бесновался его председатель Роланд Фрайслер, изощряясь в формулировках обвинений, а текст «Белой розы», сопровожденный небольшим комментарием и заголовком «Манифест мюнхенских студентов» уже был отпечатан огромным тиражом. В июле 1943 года тысячи этих листовок были сброшены самолетами британской королевской авиации над крупнейшими городами «великого и несокрушимого» Третьего рейха.

О том, как вел себя на допросах Александр, мы можем судить лишь по бесстрастным строчкам протоколов. «На вопрос, к какому политическому направлению я принадлежу и как отношусь к национал-социализму, я однозначно признаю, что не считаю себя национал-социалистом, потому что меня в большей степени интересует Россия. В любви к России я сознаюсь безусловно. В то же время я отрицательно отношусь к большевизму, – излагал Александр свою жизненную позицию непримиримым врагам сразу после ареста, – Моя мама была русской, я родился там – как мне не симпатизировать этой стране? Я открыто заявляю, что я монархист, но это относится не к Германии, а к России. Если я и говорю о России, то вовсе не хочу прославлять большевизм или причислять себя к его приверженцам, я говорю лишь о русском народе и о России как таковой».

Александр Шморель был казнен в один день с профессором Хубером – 13 июля 1943 года. В письменном отказе на прошение о помиловании Александра, направленном родственниками Шморелей Генриху Гиммлеру, рейхсфюрер СС указал, что «недостойное деяние Александра Шмореля, которое безо всякого сомнения в большей степени обусловлено присутствием в нем русской крови, заслуживает справедливого наказания».

Александр хотел быть похороненным в русской земле. Его мечта сбылась спустя более полувека. В первый приезд его брата Эриха в Оренбург, настоятель Дмитриевской церкви отец Александр в торжественной и очень трогательной обстановке освятил оренбургскую землю и передал ее Шморелям. Бережно доставленная в Мюнхен и в полном соответствии с православным обрядом возложенная на могилу Александра она упокоила душу нашего земляка и навечно связала Мюнхен и Оренбург.