Архив форума - Молодая гвардия

Обещала найти свою школьную тетрадку с записями еще в сентябре... Вот, не прошло и полгода...

Нашла, расшифровала, предлагаю вашему вниманию.

Олеся Воронина

Встреча с Ниной Александровной Земнуховой и Лидией Владимировной Поповой 25 октября 1988 года, г. Белая Церковь, гостиница «Рось»

25 октября 1988 года к нам, в школу, приезжали из Краснодона сестры Ивана Земнухова (Нина Александровна) и Анатолия Попова(Лидия Владимировна). Они выступали на митинге. А 27 октября мы, несколько человек из класса, ходили к ним в гостиницу «Рось». Там состоялся очень интересный разговор. Мы слушали рассказ сестер молодогвардейцев, потеряв счет времени, боясь пропустить хотя бы одно слово. А сейчас я хочу передать этот рассказ, более или менее точно воспроизвести его по памяти.

Разговор начался с вопроса Н. А. Земнуховой:
- Вот Вам наверное трудно было, когда Вашего брата забрали фашисты… Расскажите, пожалуйста, как это произошло.
Нина Александровна ответила:
- Ваню никто не забирал. Он сам пошел.
- Как сам? – удивились мы.
- До него арестовали двоих ребят – Женю Мошкова и Виктора Третьякевича. А Ваня надеялся их освободить, используя свои знания, полученные на курсах военных следователей. Ему уже удавалось освободить так Борю Главана, который попался с радиоприемником… А его там уже ждали…
- А почему вы не эвакуировались? Была же возможность…
- Почему? Лошадей нам никто не давал, а своих у нас не было. Машин тогда было вообще очень мало. Пешком только можно было уйти. Да может быть, мы и недопонимали, что можно спастись…
- Расскажите, пожалуйста, о школьных годах Вашего брата.
- В школу Ваня пошел очень рано. В то время в деревнях начинали ходить в школу в 9-10 лет (А мы жили в деревне). Ваня же пошел в школу с семи лет. Он приходил в школу, выполнял все задания, но в классный журнал его не записывали, говорили: «Подрасти годок-другой, тогда и приходи». Каждый день Ваня приходил домой в слезах и очень просил отца, чтобы он попросил учительницу взять его в школу. И вот, отец сходил к учительнице. И его взяли в школу. Отец думал, что Ваня походит месяц-два и ему надоест, а ему все больше и больше там нравилось. Учитель Вани вспоминал: «Его никогда нельзя было спрашивать вторым или третьим, а только первым, потому что ответ его занимал весь урок, настолько много он знал». Семья наша всегда нуждалась в деньгах, и у Вани не было даже своего портфеля, чтобы носить в нем книги. Поэтому он носил их сначала в холщовой сумке, а потом просто заворачивал в газету и носил подмышкой. Когда Ваня учился в третьем классе, мы переехали в Краснодон, где я и по сей час живу. В пятом или шестом классе Ваня стал членом школьной редколлегии и редактором стенной газеты. В школе Ваню звали «профессором», а еще «ходячей академией», потому что на любой вопрос любого ученика у него был ответ. По улице его звали «Маяковским», потому что он был высокого роста, и волосы он зачесывал назад, как и Маяковский. А еще за то, что он писал стихи. Он написал более тридцати стихотворений, которые сейчас почти все опубликованы. Ваня очень любил Пушкина и собирал о нем вырезки из газет. Однажды он приобрел портрет Пушкина. Он попросил отца сделать к нему рамку, сам покрасил ее и повесил на стену у изголовья своей кровати. Этот портрет и сейчас висит на том же месте, на том же гвозде… Любил Ваня и Островского. Его настольной книгой была «Как закалялась сталь», которая сейчас находится в музее Островского в г. Сочи. У Вани были шахматы, которые сыграли большую роль в деятельности «Молодой гвардии». Ребята, собираясь на заседания штаба, ставили их перед собой. В случае налета полиции – они играют в шахматы. Очень любил Ваня свою мать. И когда бывала она грустной (а это случалось из-за нехватки денег), он говорил ей: «Ничего, мама, проживем…» Так он успокаивал ее. Однажды Ване дали путевку в пионерский лагерь. Но он босиком, закинув на плечо свои парусиновые туфли, прошел 20 километров и вернулся домой. «Как же так? – спросила мама, - ведь ты отнес туда хлебные карточки…» - «Ничего, - сказал Ваня, - вы меня как-нибудь всей семьей прокормите. Но без тебя я там жить не могу. Закрою глаза – и слышу твой голос». Вот так он любил свою мать, но любовь к Родине оказалась сильнее.
- А расскажите, пожалуйста, Вы о Вашем брате. – Попросили мы Лидию Владимировну.
- О Толе?
- Да, да.
- Вот Вы сейчас, ребятки, сытые, обутые, одетые, а молодогвардейцы жили в трудных условиях. В то время многие кончали семь классов и шли работать, как и Нина Александровна. Такой красивой одежды, как у Вас, у нас не было. Ходили в латанной-перелатанной, но всегда чистой, аккуратной и отглаженной. И писали мы красиво. Каждую буковку выводили. Нам тогда оценки за каллиграфию ставили, чистописание было. Я себя не хвалю, но ребенком я писала очень красиво. Как вы сейчас книги расставляете в шкафу – вот тут посветлее, там – потемнее, здесь – синенькая, там – зелененькая… А у нас – попадет к кому-нибудь книга – и идет по рукам, по всей школе. До дыр зачитывали. Хоть то время было временем многих ошибок, а все-таки ж какое оно было! Девушки-комсомолочки в красных косынках… И взрослели мы рано… Отпечаток наложила война… Вглядитесь в фотографии молодогвардейцев. И разговоры у ребят такие серьезные были: «Витька, ты материалист!», «реалист», «идеалист»… Для меня эти разговоры были непонятны. Я, бывало, спрошу: «И на каком языке вы это говорите? Почему я не понимаю?» Как идут к Толе ребята, мама меня спрашивала: «Что они там делают?» А я отвечаю: «Аааа, умные разговоры разговаривают…» Были у нас, ребятки, литературные вечера. Бывало, появится в школе объявление: «Завтра во столько-то часов состоится диспут «Суд над Онегиным»». Помню, на перемене заглянешь в этот класс, где диспут проходить будет. Думаешь: «Как же это его судить будут? Он же вроде бы давно умер…» Иногда и я оставалась на литературных вечерах, Толю ждала, чтобы вместе домой идти. Как он там преображался! Дома Толя немногословный был. А тут такой красноречивый, да с таким жаром что-то всегда доказывал, спорил. Толя, как и Ваня Земнухов, был редактором стенной газеты. Помню, ночами сидел он и исправлял ошибочки… Он и мне это иногда доверял. Я и руки вымою с мылом, и вытру их сухо-насухо, чтобы газету не испортить, а он говорит:
- Ты смотри, Лида, поаккуратней!
Наш отец был помоложе отца Земнухова, поэтому он с первых дней войны ушел на фронт, а Толе сказал: «Следи за матерью и сестрой. Ты теперь хозяин…» Очень часто у нас собирались ребята-молодогвардейцы. Помню, я катаюсь по дому на своей каталке, а они приходят. Я и сейчас закрываю глаза и их вижу. Вот Ваня Земнухов идет, мои игрушки обходит – боится поломать… А вот Сережа Тюленин заходит, дверь нараспашку – и прямо по моим каталкам как проедется! – И она неповторимым жестом показала, какой она была – неуемная энергия Сережи. Вот Ульяна заходит, снежок отряхивает, говорит: « Что же ты дома сидишь? Иди на санках покатайся! Вон мои племянники все на улице». А я ей отвечаю: «Они маленькие, а я большая. Что это я с ними играться буду?» Еще помню, придешь с улицы, с мороза, замерзнешь. Думаешь: «Вот сейчас ноги в духовку засуну и буду греться. Благодать!» А Толя: «Лида, походи вокруг дома, посмотри. Увидишь кого подозрительного – постучи». Эхх, думаю, только погреться хотела, а тут снова на мороз посылают! Но шла. Как я любила своего брата! Только из-за него и ходила. Похожу-похожу я – никого нет. А что, думаю, они там делают? Заглянула в окно. Нос свой, пуговку, прижала к стеклу и смотрю. А они меня увидели – патефон завели. Вижу, Ваня Туркенич подхватил девушку – и танцевать. Думал, что я полицаев увидела. Мне еще Ваня Земнухов говорил: «Вон видишь, они тебя увидели – и сразу танцевать бросились». А мне неудобно стало, что я их зря потревожила. Так я всякий раз, как заглядывала, кричала: «Я ничего, я просто так, никого там нет!» Я еще тогда заметила, что они листочки какие-то прятали. Листовки это были. Помню, как в последний раз они у нас собирались. Толя меня, как обычно, полицаев послал высматривать. Говорит: «Увидишь такого, с белой повязкой на рукаве, - дашь знать…» Я ходила, ходила, смотрю – полицай на нашу улицу свернул. Прибежала я в дом, говорю: «Идет!» Они все вышли, кто в чем был, и в балке спрятались. Усадьба наша граничила с усадьбой Громовых. А над ними была балка. А ведь зима была. Я смотрю, Толя в одном костюме, да и все остальные тоже. А полицай этот подошел к нашему дому, заглянул во двор и ушел. Я ему в спину смотрела, пока он не скрылся. Кричу я им, руками машу: «Ушел он, идите, замерзнете же!» Вот это было их последнее собрание…
- Скажите, а вот в фильме показывали, как они биржу труда поджигали… Это на самом деле было?
Нина Александровна:
- Да, было и такое. Когда опасно стало по домам собираться, они попросили разрешения у немцев открыть клуб. Они говорили, что будут их веселить и денег не станут брать. Так открылся клуб, в котором участвовали многие молодогвардейцы, а также другие юноши и девушки, которые не входили в «Молодую гвардию». Руководителями этого клуба стали Женя Мошков, Ваня Земнухов и Виктор Третьякевич. И однажды, когда все немецкое командование было в клубе на концерте, Люба Шевцова, Сережа Тюленин и Витя Лукъянченко подожгли биржу труда, и Люба даже успела на свое выступление. Это был танец. Чтобы не возникло подозрение, что эту биржу поджег кто-то из клуба.
- А вот в романе Фадеева был предатель Стахович…
- Ну, это истинный роман… Стаховича не было, но был другой предатель – Почепцов. Он тоже состоял в организации «Молодая гвардия». Вообще аресты начались после неудачной операции с новогодними подарками. Почепцов увидел, как по улице вели Женю Мошкова, он испугался, прибежал к своему отчиму Громову, говорит: «Вот Женю арестовали, теперь и меня арестуют». А этот Громов – бывший белоказак, а потом вражеский агент, ему отвечает: «Садись и пиши. С ними уже все кончено, а ты спасешь свою жизнь да еще и деньги получишь». Немцы тогда за выдачу одного молодогвардейца большие деньги давали – 2 000 марок, а потом и 10 000 обещали. Громов хотел на этом нажиться. А Почепцов, что там, мальчишка, под его нажимом написал донос… Вот так была выдана «Молодая гвардия». После этого доноса одного за другим арестовывали молодогвардейцев и подвергали страшным, нечеловеческим пыткам. Жгли раскаленным железом, подвешивали к оконной раме, избивали до полусмерти, а потом кидали в холодные камеры, прямо на каменный пол… Виктора Третьякевича оклеветали. Говорили, будто бы он выдал всю организацию. И только через 16 лет узнали, что это неправда. Как Ваню арестовали, отец и мать сразу слегли, и мне пришлось носить ему передачи… А по городу ходили слухи, что их вешать собираются. Так я помню, идешь и смотришь – не поставили ли где-нибудь новые столбы или еще что-нибудь. Но с чем придешь к этому холодному, мрачному зданию, с тем и уйдешь. Ничего нового не узнаешь. Ваня слал из тюрьмы записочки примерно такого содержания: «Обо мне не беспокойтесь, я чувствую себя хорошо» или «Обо мне не беспокойтесь, я чувствую себя геройски»…
Лидия Владимировна:
- Когда пришли за Толей, мама дала ему новое пальто. Вообще Толя к одежде был неприхотлив, но мать понимала, что может быть, видит его в последний раз… Мы с мамой носили Толе передачи. Как-то раз иду я вдоль этой серой тюремной стены и вдруг вижу – Толя в окно смотрит. Изможденный такой… Он еще тогда улыбаться пробовал. Я кричу: «Толя! Толя!» Толя погиб в ночь своего рождения. До этого мы ему пирог прислали, а я письмецо написала. Но не поздравила. Какой там день рождения! Так он в записке написал: «Спасибо за пирог. Поздравьте меня с днем рождения. Нас выпустят…» Дальше следовало многоточие, и мы поняли, куда их выпустят…
- Известно, что Олег Кошевой любил украинские песни. Любил ли Ваня песни?
Нина Александровна:
- Ваня очень любил русские народные песни. И, помню, когда он уходил с единственным желанием – выручить товарищей, он встал перед портретом Пушкина и этажеркой с книгами и запел свою любимую детскую песенку «Не ходил бы ты, Ваня, во солдаты…» «Что это ты, Ваня, детскую песенку свою вспомнил?»- спросила его тогда мама. Его сбросили в шурф шахты №5 одним из первых. Так погиб 19-летний патриот своей Родины… Чтобы разозлить фашистов и выполнить последнее задание партии они договорились петь любимую песню Ленина «Замучен тяжелой неволей»… Мы достали Ваню из шурфа без головы… Руки и ноги были скручены.
- Да, это очень страшно было… - Сказала Лидия Владимировна, вытирая слезы, - И сейчас, когда Нина Александровна сказала, что Ваню без головы достали, передо мной встала вся эта ужасная картина… Такие молодые, красивые ребята были, а изуродовали их до неузнаваемости… У Толи не было четырех пальцев на руке и ступни. Когда нам с первой передачей отдали Толину рубашку, она была вся в кровавых плетях. Сейчас эта рубашка висит в музее «Молодой гвардии».
- Нина Александровна, а Вы живете в том же доме?
- Да, я живу в том же… Дом, конечно, старый, ему уж более 60-ти лет…
- А что, вам новую квартиру не дают?
- Знаете, когда маме предложили новую квартиру в новом доме, она отказалась, сказала: «Здесь жил мой сын, и я не уйду из этого дома». Я тоже пошла по маминым стопам. Потому что я не смогу жить в другом месте, я не смогу без этого портрета Пушкина, без этой этажерки с книгами, без этого стола и стула… Доживу свой век здесь…
- А вот Вам, наверное, многие пишут…
- Многие, очень многие. И вы пишите. И приезжайте к нам, мы вас примем!