Единственное фото
Его звали Александром Ивановичем Карпенко, для близких – просто Шурик.
Он был последним, тринадцатым ребенком в семье, рос подвижным и шаловливым. Однажды, убегая от старшего брата, плюхнулся в казан с горячей водой. Казан стоял во дворе на кирпичах, между которыми горел огонь. Долго болел, мог лежать только на животе. Выздоровев, остался веселым и жизнерадостным. Его все любили за легкий характер.
В другой раз, бегая босиком, наступил на торчащий из доски большой гвоздь, пробежал несколько десятков шагов, волоча за собой доску. Заплакал тогда, когда выдернули гвоздь и стали обрабатывать рану.
Когда Шурику исполнилось 12 лет, умерла мать. Начались его скитания: жил он у старших замужних сестер: то у одной, то у другой. С 14 лет жил в нашей семье. Мне он приходился дядей и был всего на несколько лет старше. Мы были, как брат и сестра.Я ходила за ним всюду, как тень, как «хвостик», терпя обидную кличку «прилипала». Шурик с ребятами скрывались от меня в соседних дворах, но я упорно искала их, найдя, пряталась и по-долгу сидела в своей засаде. Попрощавшись с друзьями, он шел домой. Я тут же выбегала, брала его за руку, и мы возвращались вместе.
Кумиром ребят довоенного времени был Валерий Чкалов. Все дружно собирались стать летчиками. Наш Шурик осуществил свою мечту. Его приняли в школу летчиков г. Чкалова (теперь этому городу вернули старое название – Оренбург). Впрочем, Валерий Чкалов никогда не был в этом городе.
После учебы Шурик приехал к нам в Алма-Ату перед тем, как отправиться к месту назначения.
Из мальчишки он превратился в мужчину: исчезли угловатость и резкость, движения стали мягкими и в то же время твердыми и решительными. Высокий, худощавый, приветливо всем улыбающийся, мне он казался красавцем. Однажды он пришел с девушкой, которую я сразу возненавидела. Когда он пошел провожать её, я выскочила за ними и упрямо взяла его за руку. Как прежде. Моя двенадцатилетняя натура не могла смириться с тем, что кто-то чужой (чужая!) идет рядом с нашим Шуриком. Так, втроем, молча дошли до продавщицы мороженого. Шура остановился, заплатил за самую большую порцию, подал мне, улыбнулся и ушел с ней, ни разу не оглянувшись. Я лизала языком мороженое и еле сдерживала слезы. Я поняла, что мне нет места в его взрослой жизни.
Через несколько дней он уехал на Украину – самую западную границу. Было лето 1941 года. Мы получили от него несколько коротких писем и единственную фотографию. Последнее письмо было датировано 23 июня 1941 года. Он писал: «Сидим под самолетами и ждем приказа подняться в воздух». Потом пришла «похоронка» (так все называли официальное извещение о смерти военного служащего). Он погиб 27 июня 1941 года. Мы не знаем, как он погиб. Успел ли сделать хоть один вылет? Видел ли вблизи вражеского летчика? Или он был убит прямо на аэродроме, когда немцы бомбили наши самолеты? Жестокая война стерла могилы многих тысяч наших защитников. Нет могилы и нашего Шурика.
Шурик, Шурик, не напрасна ли была твоя смерть? Ты не успел полюбить женщину, не обзавелся домом, не родил сына, ты так мало жил!
На войне ты не успел совершить подвиг, не получил награду, а просто лег в землю и умер в 19 лет. О чем ты думал в свои последние дни?
Говорят, что война – это не подвиги, а ремесло, работа. Наш Шурик сделал свою работу, как умел и сколько успел.
9 мая я приду к Мемориалу, приложу ладонь к теплой земле и тихо скажу: «Мальчик мой, Шурик мой, когда-то ты был старше меня, а сегодня ровесник моим внукам. Мы помним и любим тебя, твоя жизнь и гибель не были напрасными. Есть твоя заслуга в нашей общей Победе. Слава тебе и твоим воевавшим ровесникам. Мы будем помнить каждого».
М. Володарская
http://reut.ru/news/17/
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума